— Вы… понимаете, что здесь написано?
— Понимаю, — кивнула Элинор, быстро просмотрела написанное и положила листок себе на колени текстом вниз.
Ее изумрудные лучистые глаза смотрели на Петра. И опять, в который раз, Петру показалось, что он видит в них жалость.
— Странно…
Доктор Смит размышлял вслух:
— Конечно, это может случиться и из-за несоблюдения правил личной гигиены. Кстати, количество очень небольшое.
Он вздохнул:
— Вот видите, мистер Николаев, как нужно быть осторожным!
Петр посмотрел на американца.
— Тут, в Африке, столько неизвестных нам растительных ядов — и в растениях, и в пыльце цветов, наконец, просто в пыли. Человек может умирать здесь долго и медленно, и ни один врач вам не скажет, что он отравлен.
Он с наслаждением отпил соку:
— Гигиена, гигиена и гигиена! И витамины. Вы же знаете, — во многих африканских фруктах витаминов почти нет.
Синие глаза излучали доброту.
«Вот он — воплощение здоровья, и физического и душевного, — подумал Петр. — Наслаждается жизнью и работой, близостью любимой женщины».
То, что он слышал от Смита, сначала не взволновало его. Еще в Москве он был мысленно готов к тому, что в Африке непременно подцепит какую-нибудь заразу. Так, по крайней мере, говорили все его коллеги по институту.
— Так что же все-таки я подхватил, несмотря на этот дезинфицирующий раствор?
Петр поднял стакан и демонстративно сделал большой глоток виски. Американец вопросительно посмотрел на Элинор. «А они, видимо, уже успели поговорить на эту тему, — подумалось Петру. — И боятся меня расстроить…» От этой мысли ему стало немного не по себе.
— Вы пили или ели что-нибудь в дороге… Доктор осторожно подбирал слова.
— …в антисанитарных условиях?
— Ямс на базаре в Огомошо, — вмешался Роберт. — И пиво. Он усмехнулся:
— Бедная Африка! Чего только на нее не наговаривают! И потом, извините, вы доверяете анализам, которые делают гвианийцы?
— Мануэль — отличный работник! — обиделся доктор. — А в крови мистера Николаева совершенно точно установлены как следы яда, так и следы противоядия.
— Я дала ему то, что вы называете противоядием, доктор. Мне показалось, что…
Элинор не договорила, вздохнула и покачала головой.
— А кто дал яд? — жестко произнес Роберт, отчеканивая каждое слово.
И тут словно молния сверкнула в мозгу у Петра, словно молния, вызвавшая из темноты мгновенную картину: бар в Огомошо… и человек, подошедший к стойке, — один из пьяниц, споривших в углу о политике!
Значит… Петр даже мотнул головой, отгоняя эту дикую мысль. Все это казалось нелепостью.
И неожиданно Петра разобрала злость.
«Ну ладно, — подумал он, — я вам покажу! Не на того напали!»
Он не знал еще конкретно, кому это «вам», но знал то, что вступает в борьбу — в ту самую борьбу, о которой говорил ему в Луисе Глаголев и в которую он все не хотел верить. И, приняв решение, Петр сразу же успокоился.
— Стоит ли говорить о такой чепухе! — сказал он подчеркнуто безразлично. — И вообще я голоден как волк!
Роберт внимательно посмотрел на него, Элинор переглянулась с американцем, тот пожал плечами.
Они поужинали запасами из холодильника доктора Смита: консервированные бобы, колбаса, персики.
Петр обратил внимание, что Элинор сегодня необычно много пила. Раньше он за ней этого не замечал. Не отставал от нее и австралиец: они сегодня словно старались перещеголять друг друга. Они пили и не хмелели, и Петр, слушая рассказы доктора Смита о том, как он живет в далекой Калифорнии, — о небольшом домике его родителей, о том, что он был капитаном бейсбольной команды в Калифорнийском университете, о его хобби — собирании марок, посвященных медицине, все время чувствовал, что приближается что-то страшное своей неотвратимостью. Иногда ему казалось, что Элинор и Роберт ходят по кругу, не спуская глаз друг с друга и выжидая удобный момент, чтобы сцепиться насмерть.
И вдруг австралиец поднялся. Он был пьян, как никогда, но держался твердо.
— Извините, — сказал он вежливо и многозначительно взглянул на Петра. — Мы очень устали. Спокойной ночи.
Он пошел к выходу, и Петр, повинуясь его взгляду, пошел следом за ним.
— Спокойной ночи, джентльмены! — услышал он за собой счастливый голос Смита.
Они прошли под навес и сели на свои кровати.
Вокруг была тишина. И опять надрывались, звенели цикады. Ночь была такой умиротворяющей! Она была вся усыпана звездами, насквозь просеребрена луной. Здесь, на плато, дышалось легко и было прохладно, как где-нибудь ночью в горах Крыма.
— Что с тобой, Боб? — спросил Петр и вспомнил: получилось как-то так, что он давно уже не называл австралийца Бобом, а тот, не любивший, когда его называют Робертом, не протестовал, как раньше.
— Ты любишь ее?
— Люблю?
Голос Боба был хрипл. Он откашлялся и повторил:
— Люблю?
Это был не ответ, это был вопрос — вопрос к самому себе.
— А ты?
Петр тихонько покачал головой. Был ли он влюблен в эту странную, изломанную, все еще непонятную ему женщину? Но чем ближе он узнавал ее, тем больше он испытывал совсем иное чувство. Перед ним было человеческое существо — израненное, без корней, без родины, не имеющее ничего и ищущее опору то в служении языческим богам, то в филантропии, то в абстрактных библейских категориях.
Но Роберту было сейчас не до его исповеди. В голосе его звучала ненависть, он почти кричал:
— Нет, я не понимаю этого! Она видит в Смите воплощение добра, видит в нем человека, целиком отдавшего себя людям. Но таких нет и никогда не было. Их выдумывают моралисты как пример для подражания и потом лгут, чтобы в них поверили.
— Тише! — Петр дотронулся до его руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96