Наконец Джерард взглянул на него из-под тяжелых век.
– Водянка головного мозга… ее можно хоть как-то облегчить?
– Да. А вот чего мы не можем сделать, так это должным образом справиться с инфекцией. У нас просто нет необходимых лекарств. – Он покашлял. – Считаю необходимым вам сообщить, что, по нашему мнению, мозг вашего мальчика уже претерпел значительные повреждения. Если бы его привезли к нам на день раньше, мы могли бы сделать для него гораздо больше. Видите ли, это заболевание протекает крайне быстро. – Он замолчал и пробежал глазами по великолепному костюму Массагуэра, затем его взгляд остановился на бриллиантовой заколке для галстука. – Разумеется, ваша жена здесь ни при чем. Она не могла этого знать. Я бы советовал вам ничего ей не говорить о нашей беседе.
Джерард почувствовал приступ ненависти к этому холеному, вежливому педиатру. Он стиснул зубы.
– Те осложнения, о которых вы упомянули… психическое расстройство и потеря зрения… Это… Это уже случилось с моим сыном?
Профессор, не колеблясь, кивнул.
– Почти наверняка.
Пальцы Джерарда с силой сжали подлокотники кресла.
– И вероятность ошибки вы исключаете?
– Другие специалисты тоже подтвердили этот диагноз. Вчера мальчика осматривал доктор Касарес, психиатр из Кордовы. Он проводил тесты на наличие рефлексов. Они полностью отсутствуют. Увы, все свидетельствует о том, что мозг вашего сына значительно поврежден.
– Другими словами, вместо головы у него теперь кочан капусты?
– Ну, если хотите, можно сказать и так.
– И он уже никогда не поправится?
– К сожалению, это так.
Джерард закрыл глаза. Когда он снова открыл их, комната показалась ему какой-то нереальной, ослепительно яркой.
– В таком случае я не желаю, чтобы вы спасали его жизнь, – словно во сне, услышал он собственный голос. Профессор Гузман молчал. – Не важно, что говорит его мать, – монотонно продолжал Джерард. – Скажите ей что угодно. Соврите что-нибудь. Но только не дайте ему выжить. Вам ясно?
– То есть вы официально предлагаете мне прекратить лечение вашего сына? – тщательно подбирая слова, спросил профессор.
– Понимайте это, как хотите.
– Понимать, как хочу, сеньор Массагуэр?
– Именно.
Педиатр задумчиво пригладил свою бородку.
– Извините, сеньор Массагуэр. Боюсь, я не совсем точно выразился. Вы просите меня…
Лицо сидящего напротив него человека исказилось злобой.
– Вы прекрасно понимаете, черт вас побери, Гузман, о чем я прошу! – Голос Джерарда сделался отвратительно скрипучим. Он гневно ударил кулаком по столу. – Вам известно, кто я такой. И не стройте из себя девицу, если не хотите, чтобы вам оторвали яйца и забили их в вашу дурацкую глотку!
Профессор побледнел. Джерард встал и направился к двери. Уже взявшись за ручку, он обернулся и, ткнув в доктора своим толстым пальцем, сказал:
– Избавьте его от страданий. Вы меня слышите? Гузман молча кивнул. Джерард пошел за Марисой.
Он миновал палату Альфонсо, даже не заглянув внутрь и не замедлив шаг.
Ему вспомнилось детство. Когда он был еще совсем мальчишкой, перед их masia росло огромное оливковое дерево, которое не подрезали, наверное, лет сто, и его толстые, кривые, сучковатые ветви затеняли фасад дома. Однажды отец приказал садовнику спилить самые большие ветки этого дерева.
Джерард стоял в сторонке и наблюдал, как пила вгрызается в белую плоть векового исполина, пока тяжелая ветвь не затрещала и не рухнула на землю со страшным грохотом, заставив его испуганно задрожать.
Сейчас он сам чувствовал себя, как то старое дерево. Как будто от него отрезали часть его живой плоти. Боли еще не было. Боль придет позже. А пока было только ощущение ужасной потери.
Мариса хотела остаться в больнице, но, как только морфий начал действовать, Джерард увез ее домой.
Теперь она в полузабытьи лежала в спальне и беззвучно плакала. Возле ее кровати сидела служанка.
Джерард уединился в кабинете и стал механически строчить отчет о своей поездке в Италию. Буквы сползали с кончика пера, словно муравьи, покрывая лист бумаги пустыми, ничего не значащими словами. А он все писал и писал, не останавливаясь и не задумываясь над содержанием документа.
Профессор Гузман позвонил через два часа.
– Несколько минут назад мальчик скончался, – печально сообщил педиатр. – Он не чувствовал боли. Позвольте выразить мои искренние соболезнования вам и сеньоре Массагуэр.
– Благодарю вас, – монотонным голосом произнес Джерард. – Вечером я приеду в больницу, чтобы отдать соответствующие распоряжения насчет тела. – Он положил трубку и медленно обвел взглядом свой кабинет – стоящие на полках книги в кожаных переплетах, висящие по стенам в рамках фотографии Франко, Муссолини, Гитлера, бесценные вазы из китайского фарфора… Антиквариат. Открытое окно. Шелестящие на ветру пальмы. Пустое небо.
С неожиданной резкой болью Джерард вдруг осознал, что все его существо теперь было обращено к Мерседес.
«Ну вот, – подумал он. – Вот у меня и остался только один ребенок».
Барселона
Поезд опаздывал. В бурлящей толпе вокзала она, наверное, была единственным человеком, который ниоткуда не приехал и никуда не уезжал. Людской поток обтекал ее, как воды реки лежащий на дне камень. От невыносимой жары воздух сделался густым и удушливым.
В это томительное лето 1938 года железные дороги оказались страшно перегруженными. Те, кто предвидел скорое окончание войны и имел средства, стали паковать пожитки и уезжать во Фракцию. Началось массовое бегство из Каталонии.
Глядя по сторонам, Мерседес тут и там видела многочисленные группы людей, целыми семьями покидающие страну, – мужчины, женщины, дети с трудом продвигались к платформам в сопровождении толкающих перед собой груженные багажом тележки носильщиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122