Кругом была унылая каменистая местность, кроме чахлого кустарника, никакой растительности. По уходившей вперед дороге, едва передвигая ноги, тащились люди. Небо было затянуто свинцовыми облаками, но они висели слишком высоко, чтобы служить хоть каким-то укрытием от вражеской авиации. Хотя Шон и его товарищи ушли уже довольно далеко за линию фронта, они все утро слышали, как ревут самолеты националистов и как взрываются сброшенные ими бомбы. Милях в пяти в стороне поднимались черные клубы дыма догоравшего танка или грузовика.
Шон оглянулся на своих подчиненных. Они растянулись вдоль дороги, словно шарики разорвавшихся бус, но он знал, что так они могли чувствовать себя в большей безопасности. Собранные в колонну по четыре, эти люди стали бы слишком привлекательной мишенью для авиации противника. Пока же, поскольку у них не было ни грузовика, ни даже мотоцикла, их, к счастью, полностью игнорировали.
Теперь все больше и больше бойцов начали просто выбрасывать свое оружие.
– Мы слишком отстали, – крикнул Шон лондонцу. – Подгони их, Френчи. Чем дальше мы уберемся от этих долбанных бомбардировщиков, тем лучше.
Сержант послушно побежал назад поторопить растянувшихся солдат. Над горами эхом разнеслись его резкие, похожие на лай охотничьей собаки, команды.
Шон сел на камень и нашарил в кармане шинели сигарету. Морозный воздух, ворвавшийся в легкие с первой затяжкой едкого дыма, заставил его закашляться.
С приближением зимы становилось невыносимо холодно. Пробиравшиеся через горы интербригадовцы были закутаны в шинели и одеяла. Этой же дорогой – только в обратном направлении – они прошли четырьмя месяцами раньше. Тогда здесь были лишь отвесные скалы да крутые подъемы. Теперь же повсюду виднелись воронки от бомб и почерневшие остовы сгоревшей техники. Измученным бойцам то и дело приходилось, спотыкаясь об острые камни, обходить эти препятствия.
Раненых было так много, что почти каждые двое здоровых бойцов тащили, подхватив с двух сторон, своего товарища с перебинтованными ногами или головой. Тех, кто не мог даже ковылять, отправили на грузовиках, что было весьма сомнительной привилегией, ибо автомобили, как правило, оказывались легкой добычей авиации националистов.
– Пошевеливайтесь, muchachos! – хрипло крикнул Шон первой группке поравнявшихся с ним солдат. – Вы словно прогуливаетесь по борделю!
Примерно то же самое он кричал и другим проходившим мимо бойцам. Большинство из них были американцами или англичанами. Некоторые в ответ грустно улыбались ему, другие даже не смотрели в его сторону. Он машинально пересчитывал их, так как эти люди все еще были его подчиненными, они все еще были вместе – серые от пыли, в грязной, изодранной в клочья одежде, с осунувшимися угрюмыми лицами.
Теперь, слава Богу, дорога будет спускаться к морю. Тридцать миль до Таррагоны. Оттуда их довезут до Барселоны. А в Барселоне интернациональные бригады будут демобилизованы. Расформированы, распущены, отправлены домой. Они возвращались домой. Через считанные дни он снова встретится с Мерседес. Шон почувствовал, как учащенно забилось его сердце.
Они не виделись с августа, и он рвался к ней с каким-то безумным отчаянием. Он механически нащупал пачку ее писем, лежащую в нагрудном кармане, – писем, зачитанных чуть ли не до дыр.
Любовь к Мерседес переполняла Шона. В летнюю жару она заставляла его дрожать, а в зимнюю стужу у него буквально закипала кровь при каждом воспоминании об этой женщине. Где бы он ни был, она постоянно незримо присутствовала рядом. За последние три месяца он и часа не провел, не думая о ней. Даже под Гандесой, когда фашистская артиллерия обстреливала их позиции, когда в воздух взметались тонны камней, когда столбы пыли поднимались к небесам и когда казалось, что целый мир катится в тартарары.
Дождавшись последней группы солдат, Шон встал и, обгоняя выбившихся из сил товарищей, поспешил к голове колонны.
Надавали нам по задницам, – хмуро сказал сержант. – Большинство наших ребят остались лежать здесь. А мы вот драпаем по домам.
– Скоро весь мир поднимется на борьбу с фашизмом, – медленно проговорил Шон. – Просто мы были первыми. Вот что важно. Так ведь?
– Не знаю, – пожал плечами Френч. – Не знаю, кэп, что тут важно, а что нет.
Его светло-голубые глаза с грустной иронией взглянули на Шона. Не склонный к сентиментальности, Билл Френч души не чаял в этом здоровенном, сильном, но в то же время удивительно чистом и добром американце. На его глазах проходило становление личности Шона О'Кифа, его возмужание. Англичанин видел, как война стерла последние остатки юности с лица и тела командира, как посеребрила седина его густую черную шевелюру и усы.
Из своего личного опыта Френч знал, что война превращает человека либо в мужчину, либо в кролика. Многие стали кроликами. Но Шон был настоящим мужчиной. И это делало его особенным. Однако в нем жили еще какая-то детская наивность, невинность, ранимость. «Конечно, это у него пройдет, – думал сержант. – Может, не сразу, но пройдет».
Они заметили фашистские штурмовики, только когда первый из них был уже почти над их головами.
Два самолета летели друг за другом с интервалом в несколько сот ярдов. Шон огляделся по сторонам и увидел пару кривых крыльев, стремительно несущуюся на них. Он увидел весело мигающие огоньки застрочившего пулемета, увидел, как его солдаты, побросав раненых товарищей, кинулись врассыпную, будто перепуганные зайцы, пытаясь найти спасение в колючем кустарнике. Затем он и Френч разом упали на дорогу и вжались в землю.
Штурмовик с диким ревом промчался над ними и, взвыв мотором, стал набирать высоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122