Не задумываясь написала она заявление с просьбой предоставить ей отпуск за свой счет, в связи с тем что репетиционный период затянулся, так как ни партнеров, ни лошадей нет. И пошла с этим заявлением, написанным меленькими растрепанными буквами, в конце строчек сползающими вниз, к начальнику актерского отдела, с ужасом думая о том, что ей могут отказать. И тогда - тупик. По крайней мере ей так казалось в ту минуту. Она даже не подумала, что будет делать в Гронске? Просто потянуло в Гронск.
Начальник актерского отдела прочел заявление, хмыкнул неопределенно, макнул перо в красивую чернильницу с бронзовым львом и размашисто написал наискосок в пустом углу: "Не возражаю". Буквы ровные, округлые, уверенные.
Прижав заявление к груди, Гертруда Иоганновна поблагодарила. Начальник актерского отдела кивнул. Ему не до артистки Лужиной, в его руках огромная трудно управляемая масса цирковых артистов: больших и маленьких, которые шли гарниром к большим. Аттракционы: львы, собаки, медведи, лошади и еще невесть что - и куча отдельных номеров: групповых, парных, сольных; акробаты, гимнасты, каучук, жонглеры, антиподы, прыгуны, канатоходцы, эксцентрики, манипуляторы, иллюзионисты. Клоуны!… И всех их нужно собрать, объединить, оснастить, одеть… Пусть Лужина идет в отпуск, раз не работает…
Увеличенные толстыми стеклами глаза начальницы отдела кадров смотрели с открытым ехидством: "Вот те на! Давно ли пороги обивала каждый день, и - в отпуск без содержания. На что жить будет? Надеть нечего!…" Впрочем, ничего вслух. Начальница быстро обменяла продуктовые и хлебные карточки на розовые "рейсовые", по которым можно было получить хлеб и продукты в любом городе. Выдала справку, что артистка Лужина находится в отпуску сроком… Тут она задумалась: "День? Неделя? Месяц?… А хоть навек!" И написала: "До вызова". Подумав: "Вряд ли вызовут!…"
И вот Гертруда Иоганновна сидит в тесном, по-банному гудящем зале ожидания с чемоданчиком на коленях и терпеливо ждет, когда объявят посадку на поезд, идущий в Гронск. На душе у нее смутно. Последний раз она ехала в поезде с Иваном и детьми. В тот же Гронск. Только это было очень давно, в другой жизни, ставшей призрачной, как фотография, которую долго носили в кармане: лица не видишь - угадываешь.
Когда наконец объявили посадку и многие, подхватив вещи, бросились в толкучку у выхода на перрон, она не шевельнулась, словно одеревенела от горьких мыслей и стертых видений. И лишь несколько минут спустя вздохнула прерывисто, встала и, внезапно ощутив непомерную усталость, по-старушечьи волоча ноги, побрела на платформу.
Чуть ли не последней она протиснулась в свой вагон. Он был допотопным, средние полки смыкались, и на этих сплошных нарах, и на боковых лавках, и на третьем этаже под потолком копошились, устраиваясь, пассажиры, перекрикивались, ругались, искали вещи, в середине вагона надрывно кричал младенец. Гертруда Иоганновна стояла в проходе, прижимая к груди легкий чемоданчик. Вагон дернулся, за окнами поплыли назад синие огоньки перрона.
– Поехали! - сказал кто-то удовлетворенно.
Пассажиры улеглись и уселись где кто мог, притихли, а Гертруда Иоганновна все стояла, ощущая, как прижатый к груди чемоданчик обретает вес, становится тяжелее и тяжелее. Наконец она поставила его на попа и села.
Ничего, что в вагоне темно и душно и пробирающиеся в тесноте пассажиры спотыкаются о ее ноги; куда ж их денешь? Главное, что она едет.
В Гронск…
Там, в Гронске… А что там?…
Под утро поезд долго стоял в поле. Небо начало сереть, отделилось от черной земли, приподнялось, вычерчивая линию горизонта. Сквозь дрему Гертруде Иоганновне слышались храп, стоны, сонное бормотанье, какое-то неумолчное, едва приметное движение. Казалось, что вагон заполнен одним огромным, жарким сонным существом, которое никак не может улечься удобно.
В дверях появилась проводница, влезла на край полки, потянулась руками вверх, открыла стекло фонаря, пальцами пригасила почти совсем оплывшую свечу.
За окном прогрохотал встречный поезд.
Проводница поманила пальцем Гертруду Иоганновну, та даже сразу не поняла, что это ее зовут. Потом поднялась со своего чемоданчика, шагнула через чьи-то вытянутые поперек прохода ноги.
– Чемоданчик-то прихвати, уведут…
Гертруда Иоганновна вернулась за чемоданом. Проводница провела ее в служебное купе. Там на верхней полке спала женщина с ребенком.
– Ложись вот. - Проводница кивнула на нижнюю полку, застеленную серым одеялом.
– А вы?
– А мне уж недосуг… Да ты поспи, поспи, сидя-то и спину сломать можно. Ложись.
Гертруда Иоганновна кивнула только, сняла ватник, легла, укрывшись им с головой, и провалилась в теплый, качающий сон. И спала без сновидений, даже не поворачиваясь на другой бок, пока не разбудила проводница.
– Гронск, гражданочка.

7
Гертруда Иоганновна спустилась по решетчатым подножкам на платформу и остановилась. Кто-то из выходящих бесцеремонно толкнул в спину. Она отошла к разрушенной стене вокзала и неожиданно сквозь опаленную до черноты дыру в ней увидела привокзальную площадь, мощенную крупным булыжником. Ржавые рельсы. Сиротливо торчащие трамвайные столбы, растерянно раскинувшие железные руки без проводов. Рядом со старенькой, донельзя обшарпанной полуторкой запряженную в телегу лошадь с подвешенной к морде торбой. Деревянные облезлые дома, словно осевшие под тяжестью низкого хмурого неба. Суетливо расходились прибывшие пассажиры. Странно и жутко было видеть площадь сквозь изрешеченную дырами стену.
Суета за спиной нарастала, новые пассажиры пробивались к вагонам, цеплялись за поручни, толкались, кричали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55