Альжбетка снова взглянула на Павла, поняла, что он действительно будет драться, и сердце ее остановилось на мгновение, замерло сладко, а потом бросилось догонять самое себя, и кровь жарко прилила к щекам! Она схватила самую маленькую куклу - Гашпарко - звякнули колокольчики на кисточках колпачка - и чмокнула его в нос.
– Ты б уж лучше сразу… - Франек хотел сказать: "Павлика поцеловала", но осекся… У каждой шутки есть предел, и его должно подсказать собственное благородство. А вдруг Павел и в самом деле полюбил Альжбетку? Чего ж тут смешного! Лично он, Франек, никогда не влюбится. Никогда! По крайней мере пока не разгромят фашистов. Конечно, кое-кто ему симпатичен, но влюбиться - нет! Никогда! Он - партизанский разведчик! А Павлик - артист. У артистов слабые сердца, они живут чувствами, а он, Франек, - волей! Долгом! Головой! Подумав так, Франек зауважал себя, выпрямился и, гордо подняв голову, посмотрел на Павла чуть свысока. Хотя, честно говоря, он не возражал бы, чтобы маленькая Альжбетка почаще глядела на него, а пореже на Павла. Артисты! Рыбак рыбака видит издалека. Но уж дружбу их мужскую не порушат даже синие глаза Альжбетки!
Взгляд Франека потеплел.
– Ну и чего вы достигли?
Павел и Альжбетка переглянулись и дружно полезли в кибитку. Оттуда послышался невнятный шепот, о чем-то они не то спорили, не то сговаривались.
Серега и Франек уселись на бревно возле дома.
Сверху спустились сразу две куклы: Чернокнижник - патлатый в черном сюртуке и черной шляпе, глаза у него были выпуклые, живые, в них отражалось солнце, и от этого они горели каким-то адским огнем, и маленький Гашпарко в красном камзоле и красном колпаке. В хитрых глазках его тоже отражалось солнце. Вообще лица у кукол были до того естественными, что становилось даже жутко.
– Ты кто? - спросил Чернокнижник густым утробным голосом.
– Я? - Гашпарко ткнул себя пальчиком в грудь. - Гашпарко. - Он позвенел колокольчиками.
– А этих ты знаешь? - Чернокнижник указал на Франека и Серегу.
– Этих? - спросил Гашпарко.
– Этих.
– Да кто ж их не знает! Франек и Эдисон! А ты кто?
– Я?
– Ты.
– Чернокнижник, колдун, маг и волшебник! Профессор белой и черной магии и клептомании!
– Вот это да-а! - восторженно вскликнул Гашпарко звонким голосом Альжбетки.
– Проси что хочешь - все исполню. Хочешь, сделаю тебя большим, как Эдисон? А может, ты хочешь стать разведчиком, как Франек?
Но Гашпарко не успел сказать свое желание. Из дома вышла хозяйка, простоволосая, с перепуганными глазами.
– Альжбетка, иди скорее, дедушке плохо.
Ножки Гашпарко подогнулись, и он упал на землю. Альжбетка спрыгнула с кибитки и бросилась в дом. Франек и Серега вскочили. Павел торопливо убрал кукол в кибитку и побежал следом за Альжбеткой.
Дедушка все так же лежал на животе, прижавшись небритой щекой к подушке, дыхание было прерывистым, хриплым. Он открыл глаза, пустые, как у слепого. Увидел Альжбетку, шевельнул губами, хотел что-то сказать, уткнулся ладонью в подушку, попытался встать, но не смог. Хрип прервался.
– Дедушка, - позвала Альжбетка. - Это я, дедушка. Ну что ты, что ты?… Я тебе еще бульону сварю… Дедушка.
Хозяйка плакала, обняв Альжбетку, прижав ее к себе.
А Альжбетка смотрела на деда остановившимся синим взглядом и не верила, не верила, что дедушка умер.
С девочкой что-то случилось. Она не плакала, она всю ночь просидела возле дедушки, не смыкая глаз, и не проронила ни одной слезинки. Все в ней замерло - душа, сердце, не было ни мыслей, ни желаний, она сидела на стуле возле деда, положив руки на колени, словно они ей уже не нужны, и смотрела куда-то мимо деда, в никуда.
А дедушка лежал вверх лицом, со сложенными на животе морщинистыми натруженными руками, которые даже смерть не смогла высветлить, лежал на спине впервые после того, как его избили. И ему не было больно, вот что удивительно! Ему не было больно!…
Хозяйка принесла Альжбетке кружку молока и кусок хлеба. Должна же девочка поесть! Сунула кружку ей в руки. А Альжбетка словно не заметила кружки, тоненькой струйкой молоко полилось на пол.
Павел сидел возле большой холодной печки и тоже не смыкал глаз. Он понимал, что Альжбеткин дедушка умрет, даже доктор сказал про него: не жилец. Он видал смерть совсем близко. Хоронил француза Поля осенью. Зимой - павших в боях партизан. И каждый раз сердце его содрогалось от горя и ужаса. Нет, никогда он не привыкнет к смерти, никогда! К смерти нельзя привыкнуть. Это фашистам человеческая жизнь - ничто. Их приучали убивать. А он не фашист. И если он стреляет в фашистов, то только потому, что они уже не люди. Разве люди могут избить старика стальным тросом!…
Павел сидел возле большой холодной печки и смотрел на Альжбетку. Больше смерти дедушки потрясло его Альжбеткино состояние, хоть бы закричала, заплакала. А она… Она стала похожа на деревянную куклу с синими глазами, которых не может оживить даже свет керосиновой лампы. Они вбирают в себя свет, а не отражают его, он уходит в пустоту.
Как она теперь будет жить? У нее из живых существ осталась только старая лошадь. Как поедет в своей кибитке среди молчаливых кукол? Где найдет родителей, да и живы ли они?
Павел вспомнил, как он тосковал по маме, по брату, по отцу. А ведь ему было легче. Хотя окружали его враги, и среди них нашлась добрая душа - толстая Матильда. И потом он занимался трудным делом, которое поглощало его всего: он притворялся таким же, как окружающие его, и сохранял себя таким, какой он есть, сохранял в себе Человека! Теперь, когда все позади и он вступил с врагами в открытую смертельную схватку вместе со своими товарищами-партизанами, вместе с Красной Армией, вместе со всем советским народом, частицей которого оставался всегда, - теперь он понимает, через какой ад прошел и выстоял.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55