Подошел майор-танкист со следами ожога на лице. Яковлев, сидевший на крыльце караулки, вскочил, козырнул лихо.
– Товарищ майор, отделение занимает оборону, согласно приказа. Командир отделения гвардии сержант Яковлев.
– Добре. Тихо?
– Пока тихо, товарищ майор.
– Вот именно пока. Гусев! - громко позвал майор.
Из открытого люка танка высунулся рыжий танкист.
– Я!
– Связь есть?
– Налаживаю.
– Долго, - недовольно сказал майор.
– Так ведь лампы побило. Я у фрицев рацией одолжился. Вот налаживаю.
Танкист исчез в люке, а майор присел на крылечко, снял шлем. Волосы у него были короткие, с проплешинами. Наверно, тоже от ожогов.
– Разрешите, товарищ майор, спросить? - тихо сказал Яковлев.
– Ну.
– Много их там?
Майор понял, о ком он спрашивает, кивнул несколько раз печально.
– Полны бараки. Женщины, детишки мал мала меньше. Вот так, сержант. Крематорий у них тут день и ночь работал. Трупы жгли. А может, и живых. Баня газовая.
– Как это, товарищ майор?
– Приводили как бы помыться. А потом на голых газ пускали. Из специальных баллонов. Тех баллонов целый склад у них тут.
Из люка высунулся рыжий танкист.
– Есть связь, товарищ майор.
Майор торопливо залез на броню, взял у танкиста наушники, закричал в микрофон:
– Товарищ семнадцатый, я на месте. Как слышите? Я на месте. Слышите меня? Прием… Да. Заняли круговую… Прием… Кухонь, кухонь побольше, товарищ семнадцатый. Мы все отдали. Все энзе. Но их тут тысячи! Прием… У них тут боевая группа. Я им оружие немецкое отдал. Может, обороняться придется. Прием… Есть, товарищ семнадцатый. Продержимся. - Майор сунул рыжему в руку наушники и микрофон. Отер со лба обильный пот. - Стой, сержант, насмерть! Пока наши не подойдут.
– Тихо как, - сказал Яковлев. - Словно и нет никого.
– Бараки закрыты. Нельзя открывать бараки. Немцы могут сунуться. Бой будет. Еще детишек перебьют.
Но немцы не появились. Видно, не до лагеря им было. А к вечеру подошли походные кухни, несколько санитарных машин и роты две пехоты.
В ворота въехала рябая "эмка", резко тормознула. Из нее выскочил майор, открыл дверцу. Показался генерал-лейтенант в накинутой на плечи шинели.
– Зайцев, - шепнул Яковлев, озираясь по сторонам. Никого из офицеров поблизости не было. Никто не подавал команды, не встречал генерала. - Смирно! - крикнул Яковлев.
Петр смотрел на генерала, вытянув шею. Слышал он о нем много, а видел впервые.
Генерал оглядел вытянувшихся бойцов. Поздоровался. Ответили дружно.
– Вольно, - сказал Зайцев. - Яковлев! Никак это ты?
– Гвардии сержант Яковлев, товарищ генерал! - представился Яковлев и растянул губы в радостной улыбке.
Зайцев подошел, протянул руку.
– Ну здравствуй, сержант.
– Здравия желаю, товарищ генерал!
– Воюешь. - Зайцев потрогал сержантские награды - два ордена Славы и медали. - Ишь, наград нахватал! Вы лагерь брали?
– Так точно, товарищ генерал!
– Ну, быть тебе полным кавалером, Яковлев. Молодцы! Герои! Всех благодарю!
– Служим Советскому Союзу! - дружно ответил строй.
От центра лагеря уже бежали к комкору офицеры.
– Взять взяли, а кого выручили - не видели, - буркнул Яковлев, понимая, что это дерзость, может и влететь. - Приказано уходить в расположение своего полка.
Подбежал подполковник, доложил, что кухни и медицина прибыли, охрана лагеря обеспечена. Открывают бараки. Много женщин и детей.
Генерал выслушал внимательно, кивнул, повернулся и пошел по желтенькой дорожке, на которой сгущались вечерние тени. Внезапно остановился, будто что вспомнил.
– Пусть люди посмотрят лагерь. Бить фашистов злее будут.
Яковлев повел свое отделение.
Первое, что поразило Петра, - запах. Лагерь пахнул карболкой, потом, гарью и еще чем-то, чем, видимо, были пропитаны стены бараков. Это был запах отчаяния и безысходного горя, запах смерти.
Возле детского барака в длинную очередь у походной кухни выстроились маленькие тощие фигурки, бледные лица светились в сгущавшихся сумерках. Глазницы казались пустыми провалами. Некоторые ребятишки не могли стоять, сидели на песке возле стены. Бойцы в белых куртках носили им алюминиевые миски с супом и давали каждому по кусочку хлеба.
Молоденькая военврач в белом халате, накинутом на плечи, стояла возле котла и все время повторяла:
– Не наливайте помногу… Они изголодались… Не наливайте помногу… Слышите?… - В голосе ее звенели слезы. Изредка, не сдержавшись, она всхлипывала и утирала нос рукавом.
Дети были разного возраста и роста, но все бледные и тощие, словно одежду надели на скелетики. На иных были полосатые штаны и куртки, как на взрослых.
Какой-то мальчик в очереди неожиданно покачнулся и сел на землю, видно, ноги не держали.
Силыч, самый старший в отделении, самый бывалый, стоявший рядом с Петром, странно гукнул и, словно слепой, двинулся к мальчику. Присел возле на корточки, погладил стриженую голову, неожиданно подхватил его на руки, прижал к груди. Повернулся лицом к товарищам, сказал растерянно:
– В нем и весу нет. Как же так?… Доктор, дай-ка мне миску, я покормлю…
Силыч сел на землю, посадил мальчика на свои вытянутые ноги. А тот обвил его шею тонкими руками с торчащими косточками запястья.
– Ох, ты боже ж мой!…
Тут от сумрака стены шагнул вперед подросток в полосатой куртке, уставился на Петра.
А у Петра ком стоял в горле. Сейчас бы топор в руки и рубить, крушить эти бараки!
Подросток в полосатой куртке глядел на него не отрываясь. И от взгляда этого Петру становилось неловко, будто он чем-то виноват перед полосатым. Хотя он ни в чем не виноват.
Подросток шагнул еще ближе. Сказал тихо и хрипло:
– Пауль. Пауль Копф…
Петр не понял, что он бормочет, спросил участливо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55