— Ладно, я буду подсказывать тебе, что говорить, а ты повторяй за мной: «Клянитесь мне, что больше никогда у вас не будет колдунов, и тогда бледнолицые больше никогда не пойдут на вас войной. И в залог оставляю вам три моих волоска, храните их как зеницу ока. А теперь я должна принести мир вашим северным братьям. Пусть впрягут в наш вагон сто косуль и да будут ваши женщины слаще меда!»
Она кладет ему на ладонь три золотые нити, такие тонкие, что на солнце они кажутся почти белыми. Он зажимает их между большим и указательным пальцами, подносит поближе к глазам, но все равно с трудом различает их и даже не ощущает пальцами. Он бережно заворачивает их в носовой платок.
— Если ты будешь рвать волосы на каждой остановке, к концу путешествия ты совсем облысеешь.
— А потом что с нами будет?
— Нас тотчас же переносят в вагон, впрягают в него попарно сто косуль, и они везут нас через весь лес до самой страны Великого Холода. И тогда Балибу превращается в маленького зеленого медвежонка.
— Зеленого? Разве бывают зеленые медведи?
— Какое это имеет значение? И вот мы спим, а косули бегут быстро-быстро, словно летят по воздуху. Теперь надо подождать до завтра, моя маленькая Огненная богиня.
— Но ты же не показал, как ты мне поклоняешься, обманщик!
— Только индейцы умеют поклоняться по-настоящему.
— Неважно, все равно покажи.
Он отходит к пристани, падает на землю и ползет к ней на локтях и коленях, подняв перед собой скрещенные руки. «Boy! Boy! Boy!» — кричит он страшным голосом.
Джейн заливается смехом, но смех ее тут же переходит в какое-то наигранное воркованье, как будто ее слышит кто-то посторонний. Он обнаруживает чью-то длинную тень, которая пролегла от его головы до самой вершины склона. А поскольку поклонение его еще не перешло в экстаз, он оборачивается, чтобы взглянуть, кто же это еще пришел сюда поклоняться богине и накрыл его своей тенью.
— Мы просто играем в кругосветное путешествие, — слышит он немного смущенный голосок Джейн.
Он вскакивает на ноги, трет глаза, ослепленные ярким солнечным светом, и внутри у него все обрывается, он не в силах с собой совладать, его мутит, и ноги становятся как ватные.
— Ползком на манер индейцев? Да на такое путешествие вам и десяти жизней не хватит, — отвечает красивый глубокий голос, который доносится как будто не из горла говорившего, а откуда-то из-за его спины, и лицо у него тоже какое-то неправдоподобное, будто выписанное прилежной и безукоризненно точной кистью художника, так же как черные с серебром волосы, ровнехонько подстриженные бобриком.
— А мы и не спешим, — все еще напряженно, не своим обычным голосом отвечает Джейн.
Он во всем голубом: голубой галстук, голубой костюм, голубые туфли, только рубашка белая. Силуэт его удивительно четко вырисовывается на белоснежном фоне парохода, и кажется странным, как этот человек попал сюда, где пахнет гудроном и протухшим мылом.
Он чувствует внутри сосущую пустоту, ноги отказываются ему повиноваться, но вовсе не от того, что его застали распростертым перед Джейн, а от этой немыслимой голубизны, от этого совершенства, от того, что человек, стоящий перед ним, словно лишен объема, как на картине, от этого красивого голоса, звучащего где-то позади картины, и от этого чуть голубоватого дымка, располагающего к доверию, который поднимается, как фимиам от сигары, зажатой между двумя пальцами. Под голубым взглядом незнакомца он чувствует, что его узнали, и в то же время его как бы отделяет все затемняющая завеса, и никогда она не поднимется, она как граница, которая всегда существует между рисунком в книге и устремленными на него глазами.
— Ползать можно куда быстрее, — объясняет голос, словно идущий из-за спины, — этот способ скорее подходит для плавания. А чтобы ползти…
— Да мы сейчас спим в вагончике, а его везут сто косуль. Вы ведь не знаете, в чем дело, — прерывает его Джейн, к которой возвратился наконец ее обычный апломб.
Но человек словно не слышит ее и ничком падает на землю.
— Здесь такая грязища, вы запачкаете свой красивый костюм!
— Надо помогать себе руками и ляжками.
— Ну и видик у вас будет! Не надо нам ничего объяснять — мы играем совсем в другую игру.
Человек, не выпуская сигару изо рта, передвигается так быстро, что Джейн отбегает к самой решетке.
— Если упираться локтями и коленями, можно оцарапаться об острый камень, и тогда нечаянно вскрикнешь, а это все равно, что встать во весь рост.
Его глубокий голос словно жует кончик сигары, и голубоватый дымок больше не поднимается кверху, а медленно уплывает в сторону парохода.
— Зачем же тогда он полз? — спрашивает незнакомец вставая.
— Потому что он мне поклонялся, — нетерпеливо отвечает Джейн. — А вы не должны, я не хочу.
— Но если я все же захочу тебе поклоняться, маленькая Огненная богиня, ты ничего не сможешь поделать.
— Откуда вы узнали, что я Огненная богиня?
— Мне все известно, и к тому же это бросается в глаза.
Тогда, опустив голову, он ныряет в завесу, отделяющую его от незнакомца, неведомо как проникшего в их тайны.
— Лягушка в кукушке на опушке, — медленно, отчеканивая по слогам, говорит он.
— На опушке кости лягушки, — легко и непринужденно подхватывает человек.
Он знал, что этот человек не станет задавать вопросов, и затаив дыхание ждал его ответа, теперь он понял, что незнакомец привык играть в разные игры и знает равные штучки.
— Нет, не то, — говорит он сухо.
— Знаю. Я только хотел проверить, всерьез ли ты это сказал и из одного ли мы племени. — Кости кукушки в лягушке. А еще лучше: итсок шукук в шугял. Но это знают только вожди.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101