— Вы пригласите меня к столу? — кричит он.
— Где Эмили? — спрашивает Джейн.
Не отвечая, он садится напротив них на мокрую траву. Он опять весь в голубом, но изменился до неузнаваемости, словно на этом пароходе состарился лет на десять или безумно устал, возвращаясь вплавь. Он без галстука, костюм весь мятый и грязный, волосы всклокочены, а главное, он небрит, оброс щетиной, которая в сумерках кажется голубоватой, как сталь револьвера. И голос его вроде тоже изменился, может, просто потому, что он кричал издалека. Он сразу решает выяснить все до конца.
— Вы лгун. О затмении писали в газетах.
— О мертвых тоже пишут в газетах, а их не увидишь.
Да, он не ошибся, у голоса словно тоже отросла щетина. Голос постарел, да не на три дня, а гораздо больше и звучит уже не за его спиной, как прежде, а, наоборот, где-то впереди, по меньшей мере за целый фут ото рта.
— При чем здесь мертвецы?
— Они — наше будущее. Так же как море, которое мешает любви, потому что его не выпьешь. А в газетах пишут только о смерти. Никогда не читайте газет.
— Где Эмили? — нетерпеливо спрашивает Джейн.
— Вы отращиваете бороду?
— Раз я теперь не притворяюсь, зачем ее брить?
— Но я все-таки хочу знать, где Эмили. — Джейн напускает на себя высокомерный вид.
Голос, заросший щетиной, живущий сам по себе, таинственно вопрошает:
— Где Эмили? Об этом знает только голубая вода и белые цветы, которые умерли. Эмили тоже стала голубой, как небо, как море. Разве отыщешь ее среди этой голубизны? Она теперь капля в море — это все, что я знаю.
— Ну, если вы не прекратите болтать разную чушь, мы уходим. Уже совсем стемнело.
— У тебя очень красивое платьице. Ты похожа на бабочку.
— Мама Пуф мне уже это сказала.
— Но ты бабочка дневная, а не ночная. У тебя такой же голос, как у Эмили. И мне больно его слушать. Он хватает крепче, чем рука.
Конечно, этот человек лгун и обманщик, но сегодня вечером он играет в игру, которая и раздражает, и завораживает, и пугает. Про голос Джейн он сказал правду, только он был уверен, что, кроме него, этого никто не знает, а теперь у него украли тайну, которой он ни с кем не хотел делиться.
— А где сейчас ваш вагон с косулями? Вы все еще в стране Великого Холода? А как поживает Балибу?
— Балибу умер, — просто говорит он.
— Эмили тоже, — так же просто отвечает тот.
Джейн вскакивает и смеется недобрым смехом:
— И о ней писали в газетах, видно, так надо понимать?
— Вполне возможно, ведь они же подбирают все, что мертво.
— Пошли отсюда, Пьеро! Он совсем рехнулся. Я боюсь его.
— А я не боюсь. Он не рехнулся, он просто играет в последнее прощание и говорит всякую чепуху. Вот и вся хитрость.
— Ваша подводная лодка еще здесь?
— Да, ждет меня. Но мне будет нелегко найти себе попутчика.
— Вы хотите уплыть в море?
— Да. А в море уж совсем никого не найдешь.
— Потому что там всегда темно?
— Нет, потому что там все умирает и все рождается. Море — это жизнь, а в жизни найти человека невозможно.
Джейн берет еще один бутерброд, откусывает и тут же выплевывает на траву, рядом с человеком в голубом.
— Море — это смерть. И вот доказательство — люди в нем топятся. И еще доказательство — пароходы идут ко дну. И еще доказательство — никто на свете никогда не переплыл его вплавь. Да и ваша подводная лодка, стоит ей столкнуться с мало-мальски приличной акулой…
— Раньше вся земля была морем, замерзшим морем, и, однако, жизнь не прекращалась ни на мгновение. И когда-то мы все были рыбами.
— А вы, наверно, крокодилом, — подхватывает Джейн, бросая остаток бутерброда. — Теперь я понимаю, почему они все разболелись. Мама Пуф по ошибке вместо масла намазала хлеб мастикой. Тьфу. Меня тошнит. Пошли, Пьеро!
Он тоже встает. Как жалко, что солнце уже село и он не может заглянуть в глаза человека в голубом, в сумерках они кажутся двумя большими пустыми дырами, так и хочется сунуть туда палец.
— Если женщину тошнит, значит, она потеряла память.
— Как это так? — спрашивает Джейн, подбирая бутерброд. — А у вас как с памятью, все в порядке? Тогда съешьте-ка, пожалуйста, этот бутерброд, вас верно не затошнит. А я блевать не собираюсь.
Человек в голубом с серьезным видом пробует бутерброд и тихо говорит:
— Ну, если очень хочется есть… Пошли, я покажу вам мою подводную лодку. А есть всегда хочется.
— Наверное, у твоей сестры не только твой голос, но и твой аппетит, — говорит он, чтобы успокоить ее.
Но человек в голубом не приходит ему на помощь.
— Женщины всегда хотят того, что не существует. И поэтому быстро забывают все неприятное.
Она швыряет ему сумку прямо в лицо, но он только смеется, и смех его тоже раздается где-то впереди, перед ним.
— Но все женщины когда-то были детьми. Об этом помнят только мужчины, которые украли у них детство.
— А где ваша подводная лодка? — спрашивает Джейн, как видно, она вдруг решила, что перед ней сумасшедший, и не стоит в самом деле принимать его всерьез. — Мужчины, женщины, до чего же вы странно выражаетесь! Есть вы, я, он, и никто ни на кого не похож. И слава богу!
Они идут к реке мимо большого склада.
— Ты совершенно права, Огненная богиня. Подводные лодки на самом деле все одноместные, и ты там всегда один-одинешенек, а если тебе вдруг вздумается пригласить туда еще кого-нибудь, лодка перегрузится и мигом пойдет ко дну.
— Никогда я этого не говорила, — протестует Джейн. — Мы с Пьеро уплываем вместе на одной подводной лодке, и нам никто не помешает любить друг друга и быть счастливыми. А вы, видно, по воскресеньям не в ударе.
— Вы еще очень маленькие, совсем дети, у вас нет памяти.
— Что вы все время твердите про память?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101