Кончик его указательного пальца был коричневый, значит, он курил больше прежнего, даже на службе в часы одиночества.
— удивляешься? — спросил он, поднося мне огонь.—• А на что мне еще надеяться? Думаешь, я тут сижу и дожидаюсь чуда?
В то время, когда отец после укладки рельсов опять стал кондуктором на шестом маршруте, я иногда из чистого озорства, опоздав в школу, позволял себе подшутить над господином Фишером.
— Извините, стрелку заклинило на Трахенбергер-платц, пришлось помочь отцу,— говорил я.
Господин Фишер, озадаченный веселым шушуканьем моих одноклассников, начинал комический допрос:
— Почему вы не поехали предыдущим трамваем?
— Откуда я мог знать, что стрелку заклинит? — отвечал я,
А он не отставал:
— Как это откуда? Ведь ее уже не первый раз заклинивает.
Мне было очень трудно сохранять серьезность, тем более что шушуканье вокруг переходило в громкий хохот.
— Теперь буду знать,— говорил я, покорно кивал и садился, понимая, что в следующий раз трамваю придется сойти с рельсов или поехать не в ту сторону. Недаром отец часто повторял:
— С трамваем всякое бывает, иногда он даже опрокинуться может, а вот чтоб перекувырнулся — такого еще не случалось! Так что бояться нечего, нечего!
Один раз на Вайсер-Хирш прицеп оторвался от моторного вагона и покатился вниз по склону Лёшвицберга. «Прошу сохранять спокойствие!» — крикнул отец. Он уже работал кондуктором и в последний момент сумел вскочить в катящийся назад вагон. Он сразу понял, что катастрофа неизбежна — разве что произойдет чудо. Он втащил с подножки в тамбур нескольких женщин, собиравшихся выпрыгнуть из мчащегося трамвая, рванул стоп-кран, но заметил, что его заклинило и скорость почти не уменьшилась. Пока он раздумывал, не лучше ли дать людям выпрыгнуть, а последним соскочить самому, вагон миновал оба поворота в ущелье, нерешительно покачался, но с рельсов не сошел и вновь ринулся под гору. Около Лесного дворца вагон, в котором люди кричали, судорожно цеплялись друг за друга или лежали на полу, задел медленно едущий грузовик: послышался скрежет. А в нескольких сотнях метров был уже виден следующий трамвай. «Внимание!» — крикнул отец, креп-
ко схватившись за поручень; столкновение казалось неизбежным. Но водитель того трамвая в последнюю секунду затормозил и быстро подал назад, а у подножия склона перед очередным поворотом так ловко состыковался с беспризорным вагоном, что всерьез никто не пострадал.
— С ума сойти, ну и человек! Такое самообладание! Ему нужно памятник поставить, настоящий герой! — восхищался отец, не уставая рассказывать об этом.— А ну как он потерял бы голову или не знал как действовать? — Отец закрывал глаза и сидел так, подергивая ртом.— Кто знает, смог бы кто другой сохранить спокойствие, смог бы я... Нет, просто не знаю.
Деревянную палатку у Шютценхофберга сломали и на ее месте поставили маленький коммерческий магазинчик, торговавший продуктами, овощами и фруктами. Все там было чин чином, даже решетка на витринном окне, хотя, кроме пакетов с сахаром, макаронами и мукой, выставлять ничего не разрешалось. Цены здесь были выше, чем в кооперативных магазинах, где товары отпускали только по карточкам. Иногда у матери появлялись клубничные торты, помидоры, огурцы, вишни и персики, каждый день — свежие сардельки и белые булочки, как до войны, но все так бессовестно дорого, что к вечеру многое оставалось нераспроданным.
— Мы столько лет об этом мечтали,— говорила мать, принося домой кусок торта или пакет с фруктами и пытаясь сбыть их соседям, как правило, тщетно.— Я почти весь заработок трачу на это, потому что не могу смотреть, как добро пропадает.
В магазине не было ни морозильной установки, ни холодильника, лишь изредка привозили несколько глыб льда, которые мать и ее продавщицы кололи и обкладывали осколками колбасу и фрукты. На овощи ничего не оставалось, и они портились, если торговля шла вяло. Однажды несколько ящиков огурцов и порея заплесневели, а в конце месяца вышла недостача — четыреста сорок марок, и руководство грозило судом.
— Такого быть не должно, вот у меня с деньгами всегда полный порядок,— с упреком заметил отец, когда мать попросила у него денег, чтобы выкрутиться из беды. Она снова и снова просматривала заказы, накладные, счета, сидела до поздней ночи и не обнаружила никаких ошибок кроме не зависящих от нее потерь. Я проснулся.
когда она х отца:
— Что я сделала неправильно, скажи! Тебе-то что, у тебя выручка да билеты, они никогда не плесневеют. Ты ничем не рискуешь, стоишь себе, свистишь, болтаешь, считаешь гроши и в ус не дуешь. А я должна думать, считать, заказывать и все время рисковать, иначе в магазине будет хоть шаром покати. И ты еще тычешь мне в нос своей выручкой и занудным трамваем!—Она фыркнула и решительно потребовала: — Возьми завтра в депо аванс, и я покрою недостачу до последнего гроша. Рискни хоть разок, а? Ведь вся семья в беде!
Лето стояло жаркое, с обильными дождями.
— Мне все кажется перевернутым с ног на голову,— призналась Зеленая и принялась шептаться со мной, уведя от Сэра и Хорста Редера. Она касалась меня волосами и вообще была так близко! На последнем уроке я получил записку: «Подожди, пока все уйдут». Выйдя из школы, мы налетели на господина Фишера, который выкатил со двора велосипед и лихо, одним прыжком, вскочил в седло, как молоденький, будто ему не шестьдесят пять или там восемьдесят, а всего-навсего восемнадцать.
— Ну-ну, голубчики! — засмеялся он.
Не сознавая, чего мы хотим и что нами движет, мы тоже засмеялись и поспешили удрать со школьного двора— через поваленный забор, садами, прочь из города.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47