И тут он позавидовал земным уголовникам. Ведь ежели земной
преступник сидит в одиночке, то он все-таки знает, что в тюрьме он не
один, что в соседней камере кто-то тоже отбывает свой срок.
А вот если посадить такого субъекта в камеру, из которой он волен
выходить и шляться по всей тюряге, а в тюряге-то, кроме него, - ни души! -
вот тут-то он взвоет. Тут он завопит: "Это незаконно! Это - сверхвысшая
мера наказания! Это - казнь одиночеством!"
Серафим вернулся в свою келью-камеру. И здесь - тот же ровный свет...
Ему вспомнилось, что в детстве он боялся темноты. А теперь ему нужна
темнота. Во мраке он мог бы представить себе, что он здесь не один, что
рядом есть кто-то. Пусть - плохой человек, пусть зверь, но кто-то живой...
Но ведь вне Храма Одиночества живут живые звери! Вот бы посмотреть на них,
послушать их завывания! Хорошо бы хоть маленькое отверстие продолбить в
этой сплошной стене!.. Он кинулся к кровати, извлек из-под подушки топор,
подошел к стене - и изо всех сил долбанул по ней обухом. Топор беззвучно
отскочил от облицовки, не оставив на ней никакого следа.
Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил, что в Храме
Одиночества есть энергоблок, запретное помещение, через которое в
древности некоторые заключенные осуществляли свои погибельные побеги: ведь
все беглецы были съедены зверями. А все-таки надо разведать, что это за
энергоблок...
Мой приятель спустился в первый этаж и остановился перед дверью, на
которой были изображены две скрещенные руки - знак запрета. Но замка у
двери не имелось. Ведь соотечественники Юрика вообще не знают ни замков,
ни запоров, об этом Юрик не раз говорил. У них ни склады, ни жилища не
запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки, чтобы можно
было запереться изнутри. В будущем и на Земле так будет.
Не станет воров и рвачей,
Все будет в избытке, в излишке;
Не будет замков и ключей,
И только в уборных - задвижки.
...Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем временем руки,
изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах проступили
алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и мой приятель
отошел от двери и побрел по коридору. Но потом вдруг остановился,
героически топнул ногой и строевым шагом двинулся обратно. В мозгу его
возникло четверостишие:
Все выигрывает храбрый,
Все проигрывает трус -
Так хватай судьбу за жабры,
Восходи на свой Эльбрус!
Он распахнул дверь - и очутился в просторном тамбуре, из которого
открывался вид на длинный зал, заполненный загадочными шарообразными
емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их шевелились
радужные пятна и полосы. Возле каких-то необъяснимых предметов и
вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал
- и тут в стене тамбура распахнулись желтые створки, и из ниши вышел
черный заботник. Раскинув металлические руки, он преградил путь моему
приятелю, и тот поспешно ретировался.
Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала он приметил
винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она вела куда-то
вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?

20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ
Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни одной мудрой
мысли не пришло ему в голову за это время. Голова была наполнена страхом и
ожиданием чего - то. А по ночам мозг принимался за работу и выдавал ему
сны. Той ночью моему приятелю приснилось, будто он в XXV веке.
- Вставай, Фим, уже семьдесят минут тридцать второго! - громко
произнесла Настя. Спрыгнув на пол с третьего яруса нар, он улыбнулся
супруге и, получив в ответ улыбку No 14 ("Радость пробуждения"), стал
делать зарядку. Летнее солнце озаряло девятиметровую квартиру-комнату. На
обеденно-письменном столе красовались куски нарезанного Настей
зеленоватого хлеба, испеченного из тростниковой муки. Пахло жареными
водорослями и котлетами из прессованного планктона. В левом углу
кварткомнаты возвышалось многоцелевое сооружение, включающее в себя
телевизор, унитаз, стиральную машину, прибор для самогипноза и еще
несколько полезных приспособлений. Татка, в оранжевой школьной форме,
сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из учебника: "Коровы гуляли по
полям и специализировались на производстве так называемых молочных
продуктов, которые употреблялись людьми. Коровы мужского рода назывались
быками и от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно принимали
участие в спортивных соревнованиях, именуемых корридами..."
- Детка, хватит зубрить! В школу пора! - молвила Настя, и лицо ее
озарилось улыбкой No 34 ("Радость материнства"). Татка взяла с полки свой
парашют, закрепила его на себе и с портфельчиком в руке вышла на балкон, у
которого не было перил. Девочка улыбнулась родителям - и сиганула с
балкона вниз головой. Все, живущие выше сотого этажа, для выхода на улицу
обязаны пользоваться не лифтами, а парашютами. Позавтракав, Серафим
подошел к балконной двери. С высоты трехсот сорокового этажа открывался
вид на бухту, где на вечном приколе стояли ряды жилых кораблей. Дальше
виднелось море. По нему плыл кораблик - сеятель водорослей. Кормильцами
людей стали моря и океаны, ведь на Земле теперь обитало 110 миллиардов
человек. Они сеяли водяные растения и питались ими.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31