Но вот настал день
обсуждения - и первым выступил Герострат Иудович, наш директор. Он
признал, что сама по себе идея прогрессивнопрекрасна, но тут же трусливо
добавил, что ее осуществление встретит свирепое сопротивление актеров и
что даже некоторые отсталые зрители будут недовольны. За ним слово взял
наш почтенный завлаб Афедрон Клозетович и долго бубнил о том, что
строительство нового кинотеатра потребует колоссальных расходов, а это,
учитывая хозрасчетные взаимоотношения, приведет к финансовому краху ИРОДа.
После этих двух речуг стали выступать рядовые ироды, и каждый находил в
проекте какой-нибудь недостаток; обсуждение превратилось в осуждение.
Придя домой, я обо всем этом рассказал Насте, и она озарила меня улыбкой
No 16 ("Нежное сочувствие"). Но потом спросила, сказал ли я там что-нибудь
в защиту этого проекта. Я признался, что ничего не сказал.
Ночью приснился мне Юра Птенчиков. Он слезно просил меня сотворить
стихотворение, состоящее сплошь из осудительных слов. Проснувшись, я сел
за стол и стал слагать строфы. К полудню стихотворение было готово, я
переписал его начисто, и когда на следующий день, в воскресенье, Юрик
пришел к нам в гости, я прочел ему свой труд. Мой друг мгновенно выучил
его наизусть. Он был в восторге, он заявил, что заимел ценное научное
пособие. А вот Настя была недовольна. Она сказала, что лучше бы мне было
на совещании в ИРОДе честно высказаться прозой, чем исподтишка кропать
такие стихи. И тогда я решил всенародно опубликовать свое критическое
творение - и тем доказать себе и другим, что я не трус.
В понедельник я явился в ИРОД раньше обычного и поспешил в
демонстрационный зал, где висела свежая стенгазета "Голос ИРОДа". Видное
место в ней занимала передовица Герострата Иудовича "Усилим взлет
самокритики!". Поначалу решив, что мое стихотворение будет куда больше
способствовать такому взлету, я хотел налепить его на передовицу - и
извлек из портфеля рукопись, а также тюбик с клеем и кисточку. И тут мне
стало боязно, по спине пробежал холодок. Похоронить под своим творением
статью директора я не решился, я наклеил рукопись на какие-то заметки в
нижнем углу стенгазеты - и отошел в сторонку, дабы поглядеть на дело ума и
рук своих. На фоне машинописных листков моя рукопись резко бросалась в
глаза. Подписи под ней я не поставил, - но ведь все ироды знают, что
только один я во всем институте пишу стихи... Спине моей опять стало
холодно, меня охватило чувство неуюта и тревоги, будто я вскарабкался на
высоченный скользкий утес и не знаю, как с него спуститься. Тем временем в
противоположном конце зала показалась чья-то фигура, начинался трудовой
день... Я заторопился в свою секцию, сел за рабочий стол и стал ждать
того, что будет. Оба моих секционных сотоварища отсутствовали; один был в
отпуске, другой на бюллетене. Не прошло и часу, как ко мне ворвалась
Главсплетня. Своим лающим голосом эта конструкторша сообщила по большому
секрету, что все ироды собираются меня бить, а директор вызвал наряд
милиции, чтобы посадить меня на пятнадцать суток.
- За что?! - неуверенным голосом спросил я.
- За то! - пролаяла Главсплетня - и удалилась.
Волна тоскливого страха накатила на меня. В мозгу возникло
четверостишие:
Стихи писал я смело,
Имел отважный вид, -
Но стал бледнее мела,
Узнав, что буду бит.
Минут двадцать я сидел, ожидая, что сослуживцы ворвутся в комнату и
приступят к кулачной расправе. Но никто не нарушил моего одиночества.
Тогда я решился пойти в демонстрационный зал, поглядеть, что там делается.
Возле стенгазеты стояли несколько иродов и обсуждали мое творение.
Оказывается, никто из них не собирался меня бить, ибо каждый считал, что к
нему лично стихотворение никакого отношения не имеет. И каждый, с плохо
скрываемым удовольствием, печалился за своих сослуживцев, которых я так
метко разоблачил. При этом все стоящие возле стенгазеты со смаком
перечисляли имена тех иродов, которых в данный момент поблизости не было.
Мне стало ясно, что никакого рукоприкладства по отношению ко мне не
предвидится. И никакой милиции в зале не видно. Все Главсплетня мае
набрехала!
Дело окончилось тем, что стенгазета была снята со стены, а директор,
Герострат Иудович дал мне выговор в приказе "за нетактичное поведение".
Перед этим он вызвал меня в свой кабинет и доверительно сообщил, что он
скрепя сердце вынужден дать мне этот выговор, а не то завлаб Афедрон
Клозетович будет на него в обиде за то, что он, директор, никак не наказал
меня. Ведь всем ясно, что в моем стихотворении речь идет именно о завлабе.
С успокоенной душой вернулся я в свою секцию и принялся за работу. К
концу рабочего дня ко мне неожиданно заглянул Афедрон Клозетович. Он
поинтересовался, как идут мои изобретательские дела, а потом вдруг хитро
улыбнулся и сказал:
- Это, конечно, между нами, но очень понравился мне ваш стишок. Очень
хитро и тонко вы нашего Герострата Иудовича на перо поддели! Прямо-таки
живой словесный портрет его дали! Уважаемый Читатель! Дабы вы были вполне
в курсе дела, приведу здесь свое стихотворение полностью. Если оно
придется вам по душе - можете его переписать и вывесить на видном месте в
своем учреждении. Это, несомненно, послужит повышению уровня товарищеской
самокритики.
МОЕМУ СОСЛУЖИВЦУ
Ты - мой сослуживец, однако
Скажу тебе честно, как друг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31