Как мы определим промежуток, в который вас уже не было дома, но еще не было у приятеля?– Экран у меня вырубился на девятнадцатой минуте. К Федору я ввалился, когда штрафной назначили. Второй гол уже при мне забили. Выходит, минут девять я прозевал.– Сколько из них вы препирались с соседкой?– Показалось долго, но, наверно, минуты три.– Сбрасываем три минуты, остается шесть. Какую часть пути занял переулок?– Примерно полдороги.– Значит, вы находились поблизости именно в то время, когда ограбление совершалось или когда грабитель удирал с места преступления. Не заметили чего-нибудь, что может нас интересовать? Думаю, вопрос понятен.– Понятен… – мужчина тяжело вздыхает. – Парень там один ошивался, гражданин следователь. Тогда я, конечно, ноль внимания, но как теперь рассуждаю – по разным признакам – в общем, на стреме он стоял… Главное, видел я его раньше. Лицо знакомое.– Где?– Не помню.– А если сосредоточиться?– Пробовал уже, самому интересно. Но вот хоть убей!– В какой обстановке вам его легче представить: в парикмахерской?., в метро?., в поликлинике?., сигаретами торгует?..На каждый вопрос Губенко отвечает секундной задумчивостью и пожиманием плеч.– Опишите его.– Да так себе, белобрысый, крепкий, румяный. Без особых каких примет. Года двадцать два или двадцать пять. Блондины, они моложе выглядят, личное наблюдение.– Не мешало бы прийти в милицию и поделиться личными наблюдениями, чтобы вас не разыскивали как предполагаемого сообщника.– Да ведь, гражданин следователь…– Между прочим, товарищ следователь.– Правильно, товарищ следователь. Вы учтите мою ситуацию: соседка пожаловалась жене, что я ее обругал за телевизор по-нехорошему, я жене объясняю обстоятельства, но я говорю, что бегал к Сосновым, а бегал-то я к Феде Антонову потому что до него ближе, а Федор тоже судимый и, значит, по жениному пониманию, он для меня под запретом, а она мне ультиматум поставила, так что теперь, если узнает, она мне такое выдаст…
* * * Миша Мухин, он же Сэм, валяется дома на диване с книгой. В соседней комнате вполголоса препираются мать Миши и ее отец, древний благообразный старец.– Папаша, послезавтра Константин из поездки вернется. Скажите вы своим богаделкам, чтобы не ходили пока.– Неча ими брезговать! Сестры они мне по древлепрославленной нашей вере.– Вам – сестры, а Косте – хуже горькой редьки.– Срамишь седины мои, Аксинья. Чужие люди идут за духовным наставлением, а родная дочь лба не перекрестит. Гореть тебе дура, в геенне огненной.– Да отстаньте, папаша, молюсь, молюсь я.– Когда тебе молиться, ты телевизор смотришь.– А то вы не смотрите!Чего дед не желает слышать, то он попросту пропускает мимо ушей.Мухина переобувается в передней.– В магазин? – осведомляется дед.– Хлеба к обеду.– А что на обед?– Щи вчерашние да яичницу зажарю.– Знаешь ведь, что нынче постный день! – Нет чтобы отцу грибочков подать, рыбки. Котлеты да яичницы – словно назло во искушение вводишь!– Грибочки, папаша, на базаре кусаются. И рыбка в цене: вы ведь не селедку просите, а что поблагородней.– Константину небось припасла уже и красненького и беленького. Как приедет, пир горой. А отцу жалеешь!– Мне ваши посты влетают дороже пиров! – Она направляется к двери. .– Стой! Куда простоволосая? – и таким грозным тоном, что Мухина без звука повязывается косынкой.Дед переключается на Мишу.– Все читаешь?– Что поделать, грамотный.– А чего читаешь?– Исторический роман.– Из какой же истории?– Времен царя Алексея Михайловича.– Тьфу! С него вся скверна пошла.– Никона разжаловал, что ли?– Не разжаловал, а низложил на собрании всех патриархов. Законно низложил.– Тогда какие к Алексею Михайловичу претензии?– Исконное наше двоеперстие, истинное, кто запретил? Никон. До Никона все двумя перстами крестились. А если Никона потом вон, да в простые монахи, можно сказать, как врага народа, то почему троеперстие его сохранили? Как об этом в романе объясняется?– Никак.– Дурак твой историк.– Дед, ругаться грех, – уличает Миша.– С вами кругом грех.За окном слышен условный свист. Перед домом дожидается вся компания. Выбегает Миша. Обычные приветствия, и дальше разговор на ходу.– Чего застрял?– Дед все ведет среди меня религиозную пропаганду.– И как ты?– Ничего, мне на пользу: заставляет извилиной шевелить. Слушайте, какую недавно мыслишку подпустил. Насчет происхождения людей. Если, говорит, человек – венец творения, по образу и подобию, то с него и спрос великий. Происхождение, так сказать, обязывает. Поэтому, говорит, вы нечестивцы, и решили быть лучше от обезьян. С обезьяньих потомков что возьмешь? Никакой ответственности. Если говорит, считать, что ваши прабабки нагишом по деревьям скакали, тогда, говорит, конечно, кругом сплошной прогресс. Хоть бомбы друг в друга кидайте, хоть пьяные под забором дрыхните – все равно можете гордиться и возноситься, потому что обезьянам до вас далеко. Даже последний, говорит, болван все ж таки на двух ногах ходит и даже в штанах.– Богатая идея! – смеется Леша.Наташа добавляет:– И с ядом.– А что ты ответил? – спрашивает Сенька.– Начал про эволюцию, про научные данные. А он говорит: ваша «еволюция» – чушь. Небось, говорит, сколько ни копают, а в главном-то месте дырка. Тут обезьяна – тут человек, а переходного звена промеж них нету.– Да откуда он знает?– Начитался журнала «Знание – сила», таскает у меня потихоньку.– Силен старик! – Сеньке разговор любопытен.– Да, въедливый. При отце помалкивает, а без отца – хозяин в доме. Мать его до сих пор боится. Как зашипит: «Аксинья, прокляну!» – она чуть не в ноги: «Папаша, простите!»– Ничего себе!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18