Полковник Салех блеснул под усами улыбкой, сжимая Веретенову руку. Что-то говорил, улыбаясь.
– Он рад вас увидеть снова, – перевел Коногонов. – Он не мог уделить вам внимания в крепости на башне. Но, быть может, когда-нибудь ему удастся посмотреть те рисунки, которые вы сделали на башне.
– Когда-нибудь мы придем в эту крепость без оружия, и я нарисую другой Герат, с цветами, с мирной толпой, с базарами и дуканами, – ответил Веретенов, и слово «Герат» ударило в помятые ребра.
– Полковник Салех говорит: «Так и будет».
Подкатил запыленный гусеничный транспортер с открытым верхом. Капитан, возбужденный и жаркий, еще хмельной от недавних пережитых опасностей, соскочил, рапортуя командиру:
– Захвачено шестьсот шесть единиц стрелкового оружия, три пушки, двадцать минометов, четыре склада боеприпасов и полевой госпиталь с японским и французским оборудованием. Трофейное оружие вывозится в расположение афганской части. Прикажете показать?
– Покажите!
Два солдата кинулись в транспортер, подавая из него оружие, другие два принимали его, бросали к ногам командира. Небрежно, с презрением, с чувством брезгливости и одновременно с чувством своего превосходства, попирая враждебное, побежденное, смиренное оружие. И то же выражение, пристальное и презрительное, до брезгливости, появилось в лице командира, у ног которого вырастала железная, из стволов и прикладов гора.
Автоматы, карабины, винтовки, пулеметы и минометные трубы падали, гремели и звякали, слипаясь в единый железный ворох. Каждый ствол со своим звуком и лязгом, со своим металлическим отблеском. Новые, с воронением, не успевшие побелеть и окислиться. И седые, потертые, разболтанные от частой стрельбы. На одних, безлико-холодных, были заводские клейма и марки, номерные оружейные знаки. Другие были украшены нарядными, цветными наклейками, надписями на деревянных прикладах, вязью мусульманских молитв. От всех исходил одинаковый, едкий до рези в глазах запах железа и пороха и чуть слышное веяние человеческой плоти.
Здесь были автоматы из Китая, карабины и винтовки из Англии, американские ручные пулеметы, мины из Италии, пистолеты из Египта и Израиля, минометы из Западной Германии. Оружие, падая, пусто и тупо гремело, сцеплялось затворами, скобами и прицелами. Командир, не отступая, смотрел, как растет колючий металлический ком, и губы его все больше кривились брезгливой гримасой.
Веретенов смотрел на этот военный обряд попрания чужого оружия. Чувствовал исходящую от стволов радиацию смерти и думал о безвестных оружейниках во всех частях света, продолжавших на своих конвейерах упорно сотворять оружие, вталкивать его в тончайшее пространство, заключенное между земной корой и бездонным Космосом, – пространство, заселенное жизнью. И каждый винтовочный ствол выталкивал жизнь, изгонял ее прочь, и жизнь сжималась и съеживалась, шарахаясь прочь от оружия.
Он думал о тех стрелках, кто украсил приклады изображением цветов и птиц, стер вороненье и лак бесчисленными прикосновениями, посылая пулю за пулей, подтверждая сталью и порохом верность начертанным вязью молитвам, пока другая, встречная пуля не клала предел стрельбе.
Думал о тех, кто был убит из этих стволов. Сражен наповал на пыльных дорогах и тропах. Растерзан на части в узких горных ущельях. Кто корчился на операционных столах, пронзенный отточенной сталью, кровоточил, продолжал умирать.
Среди автоматов, винтовок он искал то дуло, из которого получил свою пулю. И ребра его болели, бок горел и ломил, словно здесь, в этой груде оружия, пряталось то, пославшее выстрел.
Гора росла. Воздух над ней струился. Шло испарение смерти. И он отступил, чувствуя тошноту и немощь. «Не хочу! Не могу! Не мое!..»
«Нет, твое! Твое!..» – доносилось из груди.
Вдалеке у предгорий запылило. Потянулась к солнцу косая грива. И там, где она касалась земли, что то мчалось, неслось – сверхплотное, волновавшее степь.
И все, кто стоял у штаба, повернули лица, прижали к вискам ладони.
Надвинулось, накрыло душной горячей тучей, громом гусениц и моторов. Колонна боевых машин, серая, как сами горы, с неразличимыми номерами на башнях, накатилась в лязге и встала. Из люков поднимались головы в танковых шлемах и касках, круглые, как валуны, мерцали чуть видными глазами. В середине колонны, прижавшись, вцепившись в сталь, сидели люди, слипшиеся с броней, серые, почти невидимые, как нашлепки грязи. Медленно зашевелились, вращая чалмами, стряхивая с одежд едкую слоистую пыль.
Из головной машины, выдавливая себя на усталых руках, поднялся офицер в каске. Замер на граненой броне, словно приходил в себя после вибрации, привыкая к неподвижной земле. Поправил на плече автомат, одернул пузырь маскхалата, такой пыльный, что не видно было камуфляжных пятен. Пошел к командиру, прижимая ладонь к виску. И пока подходил, Веретенов узнал в нем начальника штаба, того, молодцеватого, бравого, позировавшего перед объективом, крутившего маленькие золотистые усики. Он шел сейчас сутулый, с усилием передвигая ноги, прижимая к каске стиснутые грязные пальцы. Его лицо было толстым, одутловатым от пыли, засевшей в густой щетине, в складках лба, в углах запекшихся губ. На скуле темнела мокрая, залепленная пылью ссадина, а усы опустились концами вниз, словно из потрескавшейся глины.
Он подошел к командиру, не опуская ладонь, докладывал:
– … Боевая задача выполнена… Перехвачены два каравана с оружием, следовавшие в район Герата. Досмотрены четыре каравана, следовавшие от иранской границы. Дважды вступали в огневой контакт с противником… В районе ущелья Шивар преодолели минное поле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139