Что итог их совместной, с Веретеновым прожитой жизни, все их ласки, уверения, надежды, все их распри и ссоры, – это утро в предместьях Герата, сын в десантном отделении.
Они въехали в низкое, обшарпанное скопление складов, дырявых глинобитных заборов. Мелькнули ворота с красной афганской вязью, высокая дощатая изгородь. Он вспомнил: за этой изгородью стояли алые, сверкающие лаком комбайны, сидели мудрецы с дымящимися пиалами в руках и кто-то, любезный и сдержанный, приглашал его к чаепитию. Теперь ворота были наглухо заперты. Борт транспортера скользнул мимо деревянных рогаток с мотками колючей проволоки. Снова подумал: в этот час его прежняя жена сидит перед зеркалом, расчесывает волосы гребнем, рассеянно смотрит на лежащие бусы и серьги – давнишний подарок его, Веретенова, и мысли ее – не о нем. О службе, о какой-нибудь московской заботе, о вечерней встрече с друзьями. Но только не о нем, Веретенове.
– «Лопата», «Лопата»! Я «Сварка»!.. В черте города сбавить скорость!.. Уменьшить дистанцию!.. Третьему, четвертому и шестому продвигаться в район рынка!..
Они уже находились в Герате, в золотистом утреннем городе. На стенах домов, на крашеном ветхом дереве лежала легчайшая пыльца, но не цветочная, а взрывчатая желтая пудра, готовая взорваться от единственной искры. Так чувствовал Веретенов город, глядя сквозь бойницу на торопливых прохожих, на пестрые мотоколяски, на торговцев, подгонявших осликов, на колымагу с грузом овощей, полосатых, наполненных рисом тюков. Все торопились к рынку. Отступали, прижимались к дувалам, пропуская вперед колонны, продвигавшиеся в тот же район.
Он узнавал кварталы, мимо которых день назад его проносила машина. Колледж, где девочки клеили цветы и бутоны. Перед входом громоздились мешки с песком, торчал из амбразуры ствол пулемета. Миновали райком, где третьего дня из бумаги и планок строились легкотелые, полые макеты буровых и домен. Теперь у райкома, упираясь в двери кормой, стоял танк, и солдаты-афганцы хоронились за его броню.
– «Лопата», «Лопата»! Я «Сварка»!.. Всех под броню!.. Тралы вперед!..
Штабной БТР продвигался вдоль улицы, то обгоняя сомкнутую, запрудившую перекресток колонну, то останавливаясь, и командир, прячась за крышку люка, выглядывал, пропуская вперед юркие, поворачивающиеся на одной гусенице машины. Словно пересчитывал, подгонял свое железное стадо.
Веретенов, продолжая пребывать в двойном ощущении, в двух разных пространствах и жизнях, рифмуя между собой эти жизни, чувствуя их контрапункт, вспомнил московского знакомца – писателя, чьи книги иллюстрировал, с кем встречался перед самым отъездом. Представил его рабочий, усыпанный бумагами стол, сосредоточенный лик. Его философские метафоры. Метафизику его построений. Его концепцию жизни современного города. Проблематику души и машины. Подумал, как жаль, что писатель не здесь, не видит это утро, этих солдат. Не напишет об этом. Вот к такой бы книге он, Веретенов, сделал теперь иллюстрации.
Транспортер обогнул высокий, с цветастыми наклейками грузовик, оттесняя его с проезжей части, увлекая за собой тяжкий лязг колонны. Выехали к городскому парку, светлому, в пятнах раннего солнца. Недавно он, Веретенов, здесь был: вдыхал аромат нагретых смоляных кипарисов, любовался водопадом, похожим на блестящую брошь, слушал синих и зеленых птиц, перелетавших в хрупких ветвях, касался губами алых роз, благоухающих, обрызганных влагой. И в этих цветах, ароматах чудился образ мусульманского рая с гуриями, праведниками, пребывающими в блаженных садах.
Теперь сквозь броню не доносились смоляные ароматы, пение птиц, а только едкое зловоние солярки и стук механизмов. Куст алых роз был тут же, пламенел на краю газона, но в него кормой уткнулась боевая машина, изрыгала синюю копоть, наполняла куст дымом и смрадом. Цветы дрожали, сотрясаемые железным дыханием. Веретенов боялся, что водитель двинет реверс и наедет кормой на куст, изотрет гусеницами.
– «Лопата», «Лопата»!.. Я «Сварка»!.. Начинаем выдвижение в район!.. Четвертому и шестому выходить на рубеж оцепления!.. Ориентир – голубая мечеть!.. Тактика продвижения – «елочка»!..
Транспортер снова дернулся, напуская в нутро синеватую гарь, прорезанную косыми лучами солнца сквозь щели бойниц. Глаза слезились от чада, от мгновенных росчерков света. Веретенов стремился понять смысл позывных и команд. По осколкам картины, попадавшей в зрачок сквозь бойницу, стремился увидеть целое. Не мог. Прокрутились вблизи катки, протащив на себе гусеницы. Метнулись ушастая голова осла и погонщик, два глаза, людской и звериный, исполненные одинаковым фиолетовым страхом. Выгнулась рядом худая и гибкая спина автоматчика. Упирались в дно транспортера ноги Корнеева. Мигал огонек на приборной доске. Сердце колотилось и прыгало в ожидании грома и выстрела. И в этом сердце мелькнуло: мальчик с яблоками в старинной избе.
БТР остановился. В бойнице возникло: округлая пыльная площадь с чередой дощатых дуканов. Угловое овальное здание, синие ставни. И от этого здания, от площади в глубину удалялась улица. Глухой глинобитный желоб с монолитом спекшихся стен, тенистых с одной стороны и солнечных, желтых – с другой. И туда, в глубину, в перспективу этой улицы, сужалась пыльная колея. Сходилась и чуть поворачивала сплошная ограда. И что-то еще, невидимое, вовлекалось в эту узкую улицу. Поток каких-то энергий. И там, куда все сходилось, стягивалось в плотный пучок, – голубела головка мечети, резная, точеная, как стрелка огородного лука, с острым тугим наконечником.
Веретенов узнал эту улицу, узнал мечеть, Деванчу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139