— Я совершенно в вас уверен… Вы та самая героическая женщина, стрелявшая в злодея, покусившегося на жизнь князя и готового совершить все новые и новые преступления.— О Боже, что мне следует сделать?— Перестать стенать, перестать жаловаться. Не давать расстроенным нервам возобладать над вами.— Но ведь меня уничтожили, повергли во прах…— Надо обуздать ваши нервы. Усилием воли вернуть себе дееспособность, снова стать сильной, какой вы были прежде. Вы сможете это сделать!— Я попытаюсь, доктор…— Скажите себе: я этого желаю! Я хочу найти моего Жана и в случае надобности пожертвую жизнью, чтобы увидеть его вновь.— Вы правы, доктор… Я проявляла малодушие.— Нет, княгиня. Вам нанесли страшный удар, который мог убить вас. Теперь вы реагируете на него восстановлением моральных сил.— Я сразу же должна окунуться в самую гущу событий, не так ли, Мишель?— Да, Жермена. Мы будем сражаться, как когда-то. Но теперь мы не безоружные бедняки, ничего не имеющие за душой. Мы богаты, сильны, одержимы целью…— Мы сами начнем действовать, потому что вся эта полиция, все эти судейские крючкотворы не достигают цели и разрывают нам душу своими проволочками.Воодушевленная княгиня преобразилась, она стала неузнаваема.Несколько произнесенных профессором слов сотворили чудо — еще недавно подавленная, погруженная в тягостную апатию больная женщина превратилась в героиню, способную на любое самопожертвование, готовую к самой отчаянной борьбе.Все, покончено со стенаниями и бесплодными слезами, хватит рассчитывать на других. Надо действовать самим.Они втроем держали военный совет. Порешили, что в первую очередь надо выявить сообщников бандита, который спал, ел, потягивал вино, покуривал и над всеми глумился в камере предварительного заключения. Задача сложная, так как никто не только не знал, но и не подозревал даже, кто мог быть в сговоре со злодеем.Князь рассказал доктору, что следователь не только отверг все его предложения, но и сам толком не представлял, как вести расследование дальше.Доктор Перрье успокоил его:— Господин Фрино пойдет вам навстречу. Я близко знаком с этим чиновником и заверяю вас, что он исключительно порядочный человек, хотя и слишком категоричный и непререкаемый. Я сегодня же с ним повидаюсь и добьюсь важнейшей, как мне представляется, вещи — очной ставки преступника с Марией.— Но будет ли она в состоянии перенести это свидание?— Надеюсь, что да. В любом случае, Монтиньи, ее неутомимый страж, лучше кого бы то ни было знает ответ на ваш вопрос.В то время как Жермена, бичуемая суровыми словами доктора, этого замечательного целителя не только тела, но и души, пробуждалась к новой жизни, Мария и интерн тихонько беседовали.Малышка Мария очень изменилась с того момента, как острый нож бандита пронзил ей грудь.Она была все такой же красивой, но мраморно-бледной, с сетью голубых вен под прозрачной кожей. Ее прекрасные черные глаза все еще лихорадочно блестели, веки поднимались медленно, как если бы они были слишком тяжелы.Сквозь полуопущенные ресницы она обволакивала юношу, сидящего возле постели, неотрывным, внимательным, добрым и нежным взглядом.Он только что закончил перебинтовывать начавшую зарубцовываться рану, и Мария чувствовала себя очень неловко оттого, что она полуодета.До сих пор она безразлично относилась к перевязкам, не обращая внимания, мужчина или женщина совершает эту процедуру. Стыдливость ее молчала — необходимость была превыше всего.Но теперь состояние улучшилось, силы прибывали, и девушка, несмотря на деликатность интерна, начала стесняться.Он же видел в больной лишь «объект излечения».Эта пациентка безусловно была ему дороже всего на свете, но он мысленно разделял больную и любимую, не замечая ничего, кроме раны, и не задумываясь о красоте этого юного непорочного тела.Мария покраснела до корней золотых волос, сердце ее забилось сильнее.С большой проницательностью Людовик Монтиньи догадался об этом пробуждении стыдливости и произнес:— Состояние улучшается… Даже слишком…— Ах, дорогой мой врачеватель, сколь вы жестоки, — откликнулась девушка окрепнувшим голосом.— О нет, но я подумал о том, что, быть может, это моя последняя перевязка… Вскоре наши беседы, к которым я приобрел сладостную привычку, прекратятся… Ваша жизнь войдет в свою колею, а моя пойдет своим чередом.— Ну конечно, я очень надеюсь и хочу, чтобы это произошло как можно скорей.— Вот видите! И тогда прости-прощай мое счастье!— Значит, для вашего счастья необходимо, чтобы я страдала? И, чтобы сделать вас счастливым, мне следовало бы стать неизлечимо больной? Покорнейше благодарю за вашу доброту!Сбитый с толку Людовик с минуту молчал, не зная, как отвечать девушке, смотревшей сейчас на него с выражением некоторого лукавства.Угадала ли она его тайну? Заметила ли его бледность, его отчаяние в то время, когда она была при смерти?Очень может быть, даже скорее всего так оно и есть…Ведь иначе она не была бы женщиной.Разве такую неустанную заботу, преданность, такую самоотдачу, граничащую с самоотречением, проявляют по отношению к первой встречной? Неужели она услышала несколько слов, которые он мог пробормотать сквозь сон в те короткие отрезки времени, когда дремал у ее изголовья? Лишь любовь способна на такую жертвенность, на такую стойкость и постоянство!Людовик сбивчиво, не вдумываясь в слова, заговорил:— О нет, мадемуазель… Дело вовсе не в этом… Лечить людей — мое ремесло… Я счастлив, что вы выздоравливаете…— Значит, вы и счастливы, и одновременно несчастны оттого, что я поправляюсь?— Я думаю о том, что больше вас не увижу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173