Да уж, грянули… Грянул…
Музыка взвилась перекатами смеющихся нот, обняла нас, закружила, засмеялась, рассыпалась тысячью жемчужин, чтобы тут же воскреснуть. Он играет на флейте, а я не могу не думать, что, хоть это мой любимый инструмент, сейчас бы я предпочла что-нибудь вроде гитары или арфы, чтобы можно было услышать его голос…
Он сидит, облокотясь на столбик ворот, поджав одну ногу и небрежно откинув другую. Серебристо-зеленые волосы свободно обрамляют плечи, непослушными прядками падают на скулы, чуть развеваются на ветру. Свободная рубашка открывает безупречную линию груди, крутой изгиб шеи, под тканью четко прорисовывается великолепное тело, полное сжатой в тугую пружину силы. Тонкие, изящные даже для эль-ин пальцы держат простую тростниковую флейту.
Музыка окутывает меня, мягким прикосновением ласкает кожу. Есть в этой ласке что-то от ласки дорогого меха – роскошь, мягкость, нежность и глубоко спрятанное, почти незаметное дыхание смерти. Волна жара устремляется по спине, захватывает все тело, растворяет мысли. Меня нет, меня никогда не было. Музыка рыдает, излучая серебряный свет, музыка взмывает в вышину и, сложив крылья, падает вниз. Музыка шепчет до боли знакомым голосом сладкие глупости, музыка полна обещаний и воспоминаний о прикосновении холодного шелка к разгоряченному в ночной темноте телу.
Музыка подхватывает нас, сминает всю защиту, кружит в хороводе своих мотивов, подчиняет своим ритмам. Как ранее изменения задавались математическими выкладками Раниэля-Атеро, так теперь они диктуются этой обольстительной, невероятно прекрасной хозяйкой. Раниэль-Атеро вначале пытается сопротивляться, но я радостно устремляюсь навстречу музыке. Неожиданная атака оттуда, откуда ее меньше всего ожидаешь, достает даже непробиваемого Древнего, и я увлекаю за собой всех вене, а через них и всех Риани. Я растворяюсь в этом убийственно-сладком танце, в яростном экстазе изменения.
Он вдруг оказывается рядом, наши крылья сплетаются, губы ищут мои. Глаза, до этого закрытые, вдруг оказываются напротив моих, и, как и тысячу раз до этого, я растворяюсь в их полночной красоте, в сводящей с ума, затягивающей, нежной темноте. Темноте, которая много больше, нежели просто отсутствие света.
– Иннеллин…
Губы встречаются, сначала робкое, ищущее прикосновение, затем глубокий поцелуй, медленный, болезненно нежный. Мы открываемся друг другу заново, мы пробуем на вкус нашу любовь. Боимся, что это мгновение исчезнет, что его отнимут опять. Вот сейчас мы проснемся, и останется лишь метаться в беспомощной ярости, проклиная весь мир, и себя, и законы, плакать и кричать, что это был лишь сон, еще один сон, как и тысячи до него, как и миллионы, что будут после него…
Я пробегаю языком по его клыкам, запустив когти в густую зелень волос… и швыряю в него изменением. Швыряю знанием. Знанием, что ЭТО – не мой Иннеллин, что это даже не реконструкция, по какой-то прихоти сотворенная Ауте, это даже не фантом, созданный из моих воспоминаний. Это – маска, всего лишь маска, натянутая очередным чудовищем, чтобы обнаружить самое слабое звено в нашем построении. Маска, движимая одной целью – уничтожить. Безупречная, почти приросшая к лицу, но – маска. «Это» кричит, но мой рот заглушает крик, «это» бьется, но мои руки намертво впились в его плечи, любовное объятие крыльев превратилось в смертельный захват. Я изменяюсь, и у этого существа в маске нет выбора, кроме как изменяться за мной, нет выбора, кроме как умереть. Ловлю его последнее дыхание, откидываюсь назад и, как ни страшусь этого, все же успеваю увидеть, как тускнеют полночные глаза, как жизнь уходит из имплантанта, превращая его в обычный черный камень. Успеваю увидеть укор, и упрек, и недоумение в его взгляде. И любовь, и доверие, и даже радость.
И благодарность. Маска. Прекрасная маска, рабыня невидимой мне внутренней сути, но, Ауте, как же любима мной эта маска и как я любима ею.
Тело в моих руках превращается в размытое облако зеленоватого света, растворяется. Как я ни стараюсь удержать его, продлить это последнее мгновение негаданной близости, оно уходит, уходит вновь, уходит навсегда…
Мой голос потрясает пустынные небеса, это крик смертельно раненного животного, крик, в котором нет ничего разумного или человеческого.
Сворачиваюсь в позу эмбриона, позволяю оказавшемуся рядом Раниэлю-Атеро подхватить обмякшее тело, закрываю глаза. Пусто. Больно. Сосредотачиваюсь на боли, на ее знакомой тяжести, на режущем ощущении где-то под лопаткой. Стягиваю все сознание в эту единственную точку, делаю ее центром своего существования. Не отвергать боль, но принять ее. Не наслаждаться ею, не упиваться собственной виновностью, а просто принять, расслабить мышцы, мысли, чувства. Медленно-медленно кулак, в который превратилось все мое существо, начинает разжиматься. Медленно. Напряжение покидает сначала тело, затем душу.
Незаметно возникает ощущение того, что рядом океан. Запах соли, успокаивающее покачивание на исполинских волнах. Привкус лимона на губах. Прикосновение сияющей кожи, мягкое покалывание энергии, запах мяты, запутавшийся в волосах. Аррек…
Представляю безупречное лицо арра, его пальцы, не столь тонкие, как у Иннеллина, но куда более сильные, его спокойную уверенность, его ироническую улыбку. Создаю сен-образ этих воспоминаний, заставляя его обернуться вокруг меня вроде щита, как дараи оборачивают вокруг себя Вероятность.
Запах цветов. Чуть экзотический, тонкий, ни в коем случае не пряный. Запах ночных цветов, таких, что растут высоко в горах среди снежных проталин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146