Однажды они с мамой возвращались вместе из "райжилотдела" и
шли по обширному пустырю (по тому самому, по которому мальчик ковылял
и сейчас, но тогда они шли в обратном направлении, домой). Время было
примерно это же, и шел обычный артобстрел, но это не волновало и не
беспокоило их - они были вместе, и они шли домой, и у мамы в сумке было
вкусненькое - стеклянная баночка с отварной чечевицей.
Они услышали отдаленный разрыв где-то слева, но не обратили на
него никакого внимания и успели сделать после него еще несколько шагов,
как вдруг послышался новый незнакомый звук - странный железный
нарастающий шелест. Этот шелест мгновенно надвинулся на них, и вдруг
прекратился сильным ударом, от которого дрогнула мостовая под ногами,
и что-то большое, черное, стремительное, возникнув у обочины слева от
них, гигантской страшной лягушкой в два тяжелых (земля каждый раз
вздрагивала) прыжка пересекло дорогу в полуметре перед ними, нырнуло в
сугроб справа и там, коротко и злобно зашипев, исчезло в снегу.
Они остановились. Мама вся словно окаменела, а мальчик, мгновенно
сообразив что к чему, кинулся в сугроб и быстро выволок на свет
божий осколок. Осколок был мировой - огромный, черный-синий-желтый-переливающийся
цветами побежалости, колючий, тяжелый и еще горячий. Это
был осколок высокой ценности! Но мама отобрала его у мальчика и с ненавистью
забросила снова в сугроб. Маме никогда не нравилась эта,
осенью появившаяся у мальчишек (которые были тогда еще все живы и даже
не слишком голодны), повальная страсть собирать и коллекционировать
разные осколки. Они немножко повздорили с мамой из-за этого осколка...
Но что было бы, если бы они успели сделать еще один шаг - до
разрыва, до железного шелеста, до первого удара по земле? Всего один
шаг!.. Конечно, осколок не убил бы их сразу, но он переломал бы им ноги,
обоим... А это тоже была бы смерть, только медленная.
Когда мальчик ворвался в ту комнату "жилотдела", где обычно
находилась мама, мамы там не было - на ее месте укутанная во множество
платков сидела незнакомая белесая старуха. Мальчик спросил, и не услышал
своего голоса. Старуха поглядела на него провалившимися глазами,
покачала шерстяным кочном своих платков: "Нет, - сказала она. - Давно
уж как ушла..."
Мальчик знал это и раньше, мальчик ждал этого с самого начала,
но все равно у него случилось что-то вроде выпадения памяти. Он больше
не запомнил ничего - до того момента, как оказался на Финляндском проспекте
и обнаружил, что решил, оказывается, пройти к дому через дворы.
Какая-то надежда, видимо, продолжала в нем жить. Тлела. Побуждала двигать
ногами. Что-то еще и зачем-то решать... Может быть, эта надежда и
была сама жизнь?
Солнце пока не зашло за дома, но длинные тени легли на белый
снег, и от этого, казалось, стало еще холоднее. Он прошел через дворы,
и никто не встретился ему там, снег здесь превратился в желтые наледи
мочи, черные головешки заледеневшего кала рассыпаны были повсюду,
так что невозможно было выбрать, куда ступить. Он и не выбирал. Ему
было все равно. Вдруг он вспомнил женщину с желтым лицом и красный кулек
рядом с нею, - вспомнил, что на обратном пути увидел их снова, с
ними все было попрежнему, только кулек уже больше не шевелился. Это
была его судьба... его ближайшее будущее..
Он был уже рядом с дверью черного хода, когда откуда-то справа,
- из заброшенной прачечной? - наперерез ему, неестественно быстро
(в этом городе люди не умеют перемещаться так быстро) надвинулся
черный, очень страшный и очень опасный человек - в тулупе с поднятым
воротником, шапка - со свободно болтающимися ушами, а в руке - топор,
и этот топор он нес, выставив его перед собой, словно хотел сунуть его
кому-то в лицо... И совершенно ясно было, что в лицо - мальчику. Кому
же еще? Больше вокруг никого и не было.
Мальчик замер и обмер. Человек был уже рядом с ним и над ним
- убийца с оскаленными зубами, в круглых очках, страшный, и самое страшное
было, что из оскаленного рта у него пар - не шел...
Мальчик упал на спину. Он еще падал, когда с головой убийцы
вдруг что-то произошло. Голова у него стала вдруг расти, раздаваться
во все стороны, красные трещины появились в морщинистом лице, слетели
с носа и куда-то пропали очки, лицо раскололось, брызнуло в стороны
красным, желтым, белым, - и мальчик перестал видеть...
Очнувшись, он обнаружил над собой старуху, закутанную так, что
ни глаз, ни лица вообще, у нее не было, а только торчали из темной дыры
между шерстяным платком и заиндевелым воротником какие-то рыжие
клочья. Старуха эта тыкала в него палкой с резиновым наконечником и
бубнила въедливо: "Вставай давай... Живой? Так и вставай тогда... Сам
вставай, сам... подымайся..."
Он поднялся кое-как, держась за стену, и пока он поднимался,
рядом образовался еще один закутанный человек - то ли старик, то ли
еще одна старуха, но с ведром, и эти двое принялись невнятно и в то же
время визгливо обмениваться бессмысленными фразами. У них получалось
из разговора так, что вот, пожалуйте вам, вышел человек во двор дров
наколоть, а его осколком и срезало - голову совсем оторвало, осколком
этим, ничего не осталось...
Страшный человек лежал тут же, на спине, раскинув руки с окостенелыми
голыми пальцами, и топор его валялся неподалеку среди желтых
разводов заледеневшей мочи и замерзших какашек... а головы у него,
действительно, теперь совсем не было - какой-то белесо-кровавый мокро
поблескивающий блин был у него вместо головы...
Старухи все продолжали скрежетать и бормотать, их сделалось
уже трое - третья была с красной повязкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19