"12. 03 - посадил тараканье отродье в банку, лишенную воздуха.
Банка эдак в 50 раз больше таракана. Посмотрим, что
получится.
13. 34 - жив, сволочь!
14. 10 - насыпал ему хлебных крошек - жрет.
14. 55 - упустил сволоча!"
Станислав так и не узнал никогда, что случилось с родителями
Виконта, где они, живы ли, и если да, то почему Виконт всегда был при
дедушке с бабушкой? В те времена, когда никакие вопросы не считаются
бестактными, его это не интересовало, а потом он ощутил во всем этом
некую неприятную тайну и спрашивать не рискнул.
Сначала умерла бабушка, и Станислав увидел впервые в жизни
плачущего Виконта. В первый - и в последний раз.
Дедушка протянул в одиночестве еще месяцев пять-шесть. Он был
очень знаменитый - в определенных кругах. Занимался военной микробиологией.
Виконт однажды (явно повторяя кого-то из взрослых) назвал его:
"генерал-чума". Станиславу показалось это незаслуженно обидным, и лишь
много лет спустя он догадался, как это на самом деле следовало, видимо,
понимать.
(Виконт говорил, что у деда больше двух тысяч печатных работ,
но Станиславу довелось прочитать только одну. Она поразила его воображение,
в ней профессор Киконин доказывал замечательно парадоксальное
утверждение: чем страшнее и опаснее болезнь, тем быстрее исчезает она
с лица земли. Так было с древним сифилисом, так случилось со средневековыми
штаммами чумных бактерий. Чем смертоноснее штамм, тем вернее он
убивает своего "клиента" и - себя вместе с ним. У смертоносного штамма
нет будущего. Выживают только те болезни, которые дают возможность выжить
сколько-нибудь значительному числу заболевших. Бактерия, убивающая
всех, убивает и себя... Воистину: хочешь жить сам, давай жить другим)
Родителей Виконта не было ни на первых, ни на вторых похоронах.
Виконт (студент четвертого курса четвертого медицинского института)
остался одиноким владельцем пятикомнатной генеральской квартиры.
Теперь они могли включать "Голос Америки" на полную мощь в любое время
суток. И орать свои песни под гитару. И бить - спьяну - бокалы из дедовских
сервизов... И приводить баб. Но баб они не приводили в эту
квартиру никогда. И никогда не выходили за пределы персональной Виконтовой
комнатушки - три на два метра, кровать, стол, стеллаж с книгами
и постоянно разваливающийся от старости стул полужесткий, артикул АЗ123/47.
Журнальный столик с набором курительных трубок установлен был
в ногах кровати. Виконт обычно сидел (или лежал) на этой кровати, а
Станислав - за столом, на агоническом стуле. Так они выпивали. Так они
сочиняли. Так они дискутировали. За дверью (всегда по привычке закрытой)
тихо жила жизнью теней огромная строго-элегантная и даже по-старинному
роскошная пустая квартира. Вместилище прошлого. Храм. Усыпальница.
Виконт категорически отказывался там что-либо менять. Только дедовскую
коллекцию древних монет он перетащил к себе и держал теперь в
правой тумбе стола, извлекая иногда для изучения.
Станислав воспринимал все эти непрактичные странности, как нечто
самоочевидное. Хотя самоочевидного здесь было - чуть. Почему, собственно,
Виконта не выселили? Квартира же была ведомственная. Почему,
как минимум, не переселили в однокомнатную? В двухкомнатную? Когда,
уже в новейшие времена, въедливый Сеня Мирлин задал Станиславу эти
вопросы, Станислав ответить ничего толкового не сумел, а Сеня в своей
классической манере произнес перед ним яркую речь на тему: только романтические
ослы, вроде Станислава, ищут загадки, тайны, сюжеты и чудеса
в мирах непознанного и непостижимого; нет ничего более таинственного,
загадочного и потрясающего воображение, чем мир советских законов
и установлений... Возразить на это Станиславу было нечего, но и
разгадывать бюрократические тайны квартиросъемщика Виконта-Кикони он
тоже на стал.
Довольно быстро он понял, что, на самом деле, никакого литературного
опыта у него нет. То, чем занимались они раньше, никакого отношения,
оказывается, к настоящей литературной работе не имело.
Раньше они ВЫДУМЫВАЛИ, а поэтому были свободны, - вернее, воображали
себя свободными, - и чувствовали себя легко до тех пор, пока
не наступала пора ОРГАНИЗОВЫВАТЬ выдуманное. А как только пора эта наступала,
они начинали испытывать такое сопротивление материала, что
тут же бросали работу: становилось ТРУДНО.
Теперь же выдумывать ничего было не нужно. Все уже было готово.
Надо было только ВСПОМИНАТЬ и расставлять воспоминания в нужном
порядке. То есть - ОРГАНИЗОВЫВАТЬ. Это оказалось неописуемо и необъяснимо
трудно. Несколько раз он бросал работу, казалось, навсегда. Чего
ради мучаться? - спрашивал он себя с раздражением. - Кому это все надо?..
Он перебирал исписанные листки, перечитывал готовый текст - все
было ходульно, неестественно и тускло. И всего этого было до отвращения
мало по сравнению с тем, что еще предстояло написать.
Но было несколько абзацев, которые ему нравилось перечитывать.
Он даже выучил их наизусть - невольно, совсем того не желая.
Но, проглядывая снова и снова планы, он испытывал острое ощущение
ПОБЕДЫ. Что-то вдруг сжимало горло, и слезы накатывали. Он стыдился
себя в эти минуты, но ничего с собою поделать не мог. Да и не
хотел. Все-таки он был научник и, плохо может быть разбираясь в литературе,
он, в то же время, ясно ощущал НОВИЗНУ - и материала, и самого
замысла. Такого еще не бывало. Он был первый на этой дороге. А значит,
должно было ему идти до конца.
Вдобавок именно в это в доме вдруг появилась пишущая машинка,
старинная, странная, вертикальной конструкции, с удивительно мягкими
дивно отрегулированными клавишами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19