" "Ладно, хорошо... А почему Само? Нет никакого Само,
есть - Сомо". "Потому что димуАмо - звучит, а димуОмо - нет". И это
было совершенно справедливо: димуамо - звучало, а димуомо почему-то
- нет...
Когда они познакомились (в пятом классе) это был мелкий, не
опасный, но остроумный хулиган. Он ходил тогда в клешах, развалистой
походкой бывалого моричмана и носил тельняшку. Он был шкодник. Мастер
шкоды. Однажды они вместе дежурили в классе на перемене. Была весна
сорок пятого. Класс гудел, топотал и клубился в коридоре, а они сидели
на подоконнике классной комнаты на втором этаже и смотрели вниз. Сначала
там не было ничего интересного, а потом вдруг на панели под самым
окном объявился директор школы. В шляпе. Выдержать это было невозможно,
и Виконт (тогда он был еще всего лишь Кикон или Киконя) сейчас же
харкнул на эту шляпу и, разумеется, попал.
Все было как в душном тягучем кошмаре. Как в замедленном кино.
Директор остановился... аккуратно снял шляпу... внимательно изучил
свисающее с нее... и принялся - неописуемо, мучительно, изнуряюще медленно
- поднимать голову...
Их вихрем снесло с подоконника. Они, как две торпеды, вылетели
в коридор, и тут Станиславу показалось, что Кикон совсем обезумел от
страха: он вдруг подскочил к Папаше - самому страшному, беспощадному и
могучему хулигану пятого "а" класса - и залепил ему по рылу!
Папаша обалдел. Он был на две головы длиннее маленького Кикона,
и с высоты своего роста пучил на него очумелые свои шары, совершенно,
видимо, утратив сцепление с реальностью. Тогда Кикон влепил ему
по морде вторично... И вот тут - началось!..
"Киконя Папаше по чавке накидал!" - пронеслось, казалось, по
всей школе. Мгновенно образовалась толпа жадных зрителей и болельщиков.
Папаша наконец осознал, что с ним произошло, и, ревя дурным голосом,
обрушился на наглеца, работая сразу всеми четырьмя своими гигантскими
конечностями... Так что когда директор со шляпой и со всем,
что с нее свисало, возник, наконец, в коридоре, на него сначала даже
не обратили внимания.
"Кто это сделал?" - гремел директор, высоко воздевая шляпу, но
его не слышали и не видели. "Прекратить драку!" - гремел директор, но
это уже была не драка, это была воспитательная работа, спецпроцедура,
и прекратить ее просто так было невозможно... И когда наконец порядок
установился, и в наступившей подобострастной тишине директор задал
свой ГЛАВНЫЙ вопрос: "Кто дежурный?!!!", Кикон радостно откликнулся:
"Я!" - с кровавым носом, с подбитым глазом, в рубахе, разодранной до
пупа, - и сразу же стало ясно, что это - не он преступный грешник, что
ТАМ его не было, его там просто не могло быть, он был ЗДЕСЬ, а кто был
ТАМ, - он не знает и знать никак не может...
"Где умный человек прячет лист? В лесу". Честертона они прочли
двумя-тремя годами позже, и не слишком высоко оценили его тогда
- после Конан Дойля, Луи Буссенара и Понсон дю-Террайля.
Летом сорок пятого Кикон подорвался на детонаторе. Он в очередной
раз сгонял с огольцами за город, где на полях недавних боев
еще разлагались непохороненные толком люди и погибали без всякого проку
тысячи и тысячи единиц разнообразнейшего оружия. Из этой своей последней
поездки приволок Киконя мешок добра, главным образом - пучки
желтоватых макарон бездымного пороха, да мотки бикфордова шнура, да
великое множество разнокалиберных патронов от стрелкового оружия всех
видов... Добро он спрятал в подвале родного дома, а в комнату к себе
взял только красивую многоцветную металлическую штучку размером с карандаш.
В этом карандаше он и принялся ковырять перочинным ножом, стараясь
красивую штучку развинтить на части. Штучка - рванула.
К счастью бабушка оказалась дома, она вызвала знакомого врача
из Военно-Медицинской, и Кикона увезли в больницу - сюда же, рядом, в
Военно-Медицинскую Академию... Три пальца на левой руке пришлось отнять,
мизинец и безымянный уцелели. В левом глазу навсегда остался
маленький осколок - он был медный, и его поэтому не сумели извлечь
магнитом. Из правой ладони был выдран большой кусок мяса и кожи. Дабы
возместить утраченное, врачи прирастили Киконе правую руку к животу, а
возникшую перемычку каждый день разминали раскаленными щипцами, чтобы
постепенно отсоединить. (Такие операции тогда, видимо, были в моде. В
палате с Киконей лежал воин, которому эскулапы таким же вот образом
наращивали утерянную в боях красоту: он ходил с левой рукой, соединенной
кожно-мясной перемычкой с тем местом, где у него раньше, до ранения
в лицо, был нос. По словам Кикони, во всех остальных отношениях
воин был абсолютно здоровый и даже здоровенный мужик. Каждые полмесяца
он регулярно уходил из клиники в самоход, к бабам, там обязательно
ввязывался в пьяную драку, и в драке ему обязательно обрывали эту его
перемычку. Утром он, весь в крови, возвращался с покаянием в палату, и
врачи начинали все сначала).
Киконя пролежал в больнице больше полугода, и когда он снова
появился в классе, это был уже совсем другой человек. В нем вдруг обнаружился
интеллектуал. Оказалось, что он начитан, хорошо играет в
шахматы и довольно свободно читает по-немецки и по-английски. С ним
стало интересно разговаривать. О книгах. О кино. О марках. Он способен
был с изысканной небрежностью толковать о Мату-Гросу, Великой Сабане и
о таинственных м е з а с, послуживших прообразом Затерянного Мира. Он
без запинки перечислял имена первобытных чудовищ, таящихся в трясинах
Конго и Убанги-Шари: лдау, шипекве, липата, мокеле-мбембе, аилали, бади-уи,
нгакуола-нгоу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19