Ты жаждал прежде славы, и я благословила меч твой и соткала крепкие паруса для твоих кораблей. Пока человек может еще желать, Хильде дается власть над всей его судьбой; но когда его сердце обратится в пепел, на зов мой откликается только безмолвный труп, который возвращается опять в свою могилу по прекращении чар... Однако же подойди ко мне поближе, Свейн: я некогда убаюкивала тебя своими песнями в дни твоего беспечного и счастливого детства!
Хильда с глубоким вздохом взяла руку изгнанника и стала в нее всматриваться. Уступая невольному порыву сострадания, она вдруг поцеловала его дружески в лоб.
– Я размотала нить твою, – продолжала она, – ты блаженнее всех, презирающих тебя и немногих сочувствующих. Сталь тебя не коснется, буря пройдет безобидно над твоей головой, ты достигнешь убежища, которого жаждешь... полночная луна освещает развалины – мир развалинам воина!
Изгнанник слушал с полнейшим равнодушием, но когда он внезапно обернулся к Гарольду, который не мог удержать душивших его слез, то и сухие, горящие глаза Свейна наполнились слезами.
– Прощай же теперь, брат, – проговорил он глухо, – ты не должен идти за мною, ни шага дальше!
Гарольд раскрыл объятья, и Свейн упал на его грудь.
Глухой стон прервал глубокое безмолвие; а братья так крепко прижимались друг к другу, что невозможно было узнать, из чьей груди вылетел этот стон. Изгнанник скоро вырвался из объятий Гарольда и сказал с тихой грустью:
– А Хакон... милый сын мой!... Обречен быть заложником на чужой стороне! Ты его не забудешь? Ты будешь защищать его, не правда ли, Гарольд? Да хранят тебя боги!
Он вздохнул и спустился торопливо с холма.
Гарольд пошел за ним, но Свейн остановился и заметил внушительно:
– А твое обещание? Или я пал так низко, что даже родной брат не считает нужным сдержать данное мне слово?
Гарольд остановился. Когда Свейн уже скрылся за поворотом дороги, вечерняя темнота озарилась сияньем восходящей луны. Гарольд стоял как вкопанный, устремив глаза вдаль.
– Смотри, – сказала Хильда, – точно так, как луна восходит из тумана, возникает твоя слава, когда бледная тень несчастного изгнанника скроется во мраке ночи. Ты теперь старший сын знаменитого дома, в тебе заключаются и надежды англичанина, и счастье датчанина.
– Неужели ты думаешь, – возразил Гарольд с неудовольствием, – что я способен радоваться горькой судьбине брата?
– О, ты еще не слышишь голоса своего истинного призвания! Ну так знай же, что солнце порождает грозу, и что слава и счастье идут об руку с бурей!
– Тетка, – ответил Гарольд с улыбкой недоверия, – ты знаешь хорошо, что твои предсказания мне безразличны и твои заклинания не пугают меня! Не просил я тебя благословить мое оружие и ткать мне паруса. На клинке моем нет рун. Я подчинил свой жребий собственному рассудку и силе руки; между тобой и мной нет никакой таинственной нити.
Пророчица улыбнулась надменно и презрительно.
– Какой же жребий приготовят тебе твой разум и рука? – спросила она быстро.
– А тот жребий, которого я уж теперь достиг... то есть именно жребий человека, поклявшегося защищать свою родину, любить искренно правду и всегда руководствоваться голосом своей совести!
В эту минуту свет озарил лицо храброго витязя и его выражение вполне соответствовало пылкой речи. Но пророчица шепнула ему голосом, от которого его кровь застыла в жилах:
– В спокойствии этих глаз, таится душа твоего отца; под этим гордым челом кроется гений, давший предкам твоей матери северных королей.
– Молчи! – воскликнул гневно Гарольд, но потом, стыдясь своей минутной вспыльчивости, продолжил с улыбкой: – Не говори об этом, когда сердце мое чуждо всех мирских помыслов, когда оно стремится умчаться вслед за братом, одиноким изгнанником... Наступила уж ночь, а дороги не безопасны, потому что в распущенных войсках короля было много людей, которые в мирное время промышляли разбоем. Я один и вооружен только мечом, поэтому прошу тебя позволить мне провести ночь под твоим кровом и... – Он замялся и щеки его запылали румянцем. – К тому же, – продолжил он, – я желал бы взглянуть, так ли еще хороша твоя внучка, какой она была в то время, когда я смотрел в ее голубые очи, проливавшие слезы о Гарольде, осужденном на изгнание.
– Она не властна над своими слезами, как не властна и над улыбкою, – ответила торжественно Хильда, – слезы ее текут из родника твоей скорби, а улыбка ее – луч твоей радости. Знай, Гарольд, что Эдит – твоя земная фюльгия; твоя судьба неразрывна с ее судьбой и не отторгнется душа от души, к судьбе которой Скульда приковала ее судьбу, как не отторгнется человек от собственной тени.
Гарольд не отвечал, но походка его, обыкновенно медленная, стала вдвое быстрее, и он на этот раз желал искренне верить предсказанию Хильды по поводу Эдит.
ГЛАВА 5

Когда Хильда вошла под кров своего дома, многочисленные посетители, привыкшие пользоваться ее хлебосольством, собирались отправиться в отведенные для них комнаты.
Англичане отличались от нормандских графов полнейшим бескорыстием своего гостеприимства и смотрели на гостей как на почетную дружину. Они были готовы принять радушно каждого. Дома людей богатых были с утра до ночи полны гостей.
Когда Гарольд проходил вместе с Хильдой через обширный атриум, толпа гостей узнала его и встретила шумными восклицаниями. В этом шумном восторге не приняли участия только три жреца из соседнего храма, смотревшие сквозь пальцы на гадания Хильды из чувства благодарности за ее приношения.
– Это отродье той нечестивой семьи! – шепнул один из них увидев Гарольда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133