Гарольда встретили радостными приветствиями несколько сот людей, каждый оспаривал честь подержать ему стремя. Он прошел через прихожую, где толпилось много народа, и вошел в комнату, в которой застал Хильду, Гюду и старика-отца, только что возвратившегося из своего обхода. Уважение к родителям было одной из самых главных черт саксов в отличие от непочтения к ним – серьезным пороком нормандцев. Гарольд подошел почтительно к отцу. Старый граф положил ему руку на голову и благословил Гарольда, потом поцеловал в щеку и лоб.
– Поцелуй же и ты меня, милая матушка! – проговорил Гарольд, подойдя к креслу Гюды.
– Поклонись Хильде, сын, – сказал старый Годвин, – она принесла мне сегодня подарок; но дождалась, чтобы передать его тебе на хранение. На тебя возлагается обязанность сохранить этот заветный ларчик и открыть его... – где и когда, сестра?
– Ровно на шестой день по прибытии твоем в палаты короля, – ответила пророчица. – Открыв его, вынь из ларца одежду, сотканную для графа Годвина по моему приказанию... Ну, Годвин, я пожала твою руку, взглянула в глаза твои и мне пора домой.
– Нет, это невозможно, – возразил торопливо гостеприимный граф, – самый смиренный путник имеет право провести у меня сутки потребовать себе и пищу, и постель. Неужели ты способна оскорбить нас и уйти, не присоединившись к нашей семейной трапезе и отказавшись даже от ночлега в моем доме? Мы старые друзья, прожили вместе молодость, и твое лицо оживляет мои воспоминания прежних исчезнувших времен.
Но Хильда покачала отрицательно головой, на лице ее было выражение дружеской нежности, которое проявлялось в ней чрезвычайно редко и было несвойственно ее строгому характеру. Слеза покатилась по ее худой щеке.
– Сын Вульфнота, – сказала она ласково, – не под твоим кровом должен обитать вещий ворон. Со вчерашнего вечера я не принимала пищи, и сон не сомкнул моих глаз в эту ночь. Не бойся: мои люди прекрасно вооружены, да к тому же не родился еще тот человек, который посягнул бы на могущество Хильды.
Взяв за руку Гарольда, она отвела его несколько в сторону и шепнула ему:
– Я хотела бы поговорить немного с тобой до моего ухода!
Когда Хильда дошла до порога приемной, она три раза подряд обмахнула Гарольда своим волшебным посохом, приговаривая на датском языке:
Мотайся с клубка нитка,
Мотайся без узлов,
Наступит час отдыха от трудов,
И мир после волнений.
– Погребальная песня! – прошептала Гюда, побледнев от ужаса.
Хильда и Гарольд молча прошли в прихожую, где служители с оружием и факелами быстро вскочили с лавок, увидев их. Потом они вышли во двор, где лихой конь пророчицы фыркал от нетерпения и бил копытом землю. Хильда остановилась на середине двора и сказала Гарольду:
– На закате расстаемся и на закате же снова увидимся... Смотри, солнце зашло, загораются звезды, тогда взойдет звезда еще больше и ярче! Когда, открыв ларчик, ты вынешь из него готовую одежду, вспомни тогда о Хильде и знай, что она будет стоять в эту минуту над могильным курганом, и из этой могилы взойдет и загорится для тебя заря будущего.
Гарольду хотелось поговорить с нею об Эдит, но какой-то необъяснимый страх овладел его сердцем и сковал язык; он стоял безмолвно у широких ворот деревянного дома. Вокруг горели факелы, и их пламя отражалось в глазах суровой Хильды. Скоро все исчезли во мраке, а он все стоял в раздумье у ворот, пока Гурт не вывел его из оцепенения, подъехав и сойдя с запыхавшейся лошади. Он обнял Гарольда и сказал ему ласково:
– Как это мы разъехались; зачем ты выслал вперед свою дружину?
– Я расскажу тебе все потом, Гурт, а теперь скажи мне: не был ли отец болен? Его вид очень беспокоит меня!
– Он не жаловался на боль, – ответил ему Гурт, пораженный этими словами, – но я припоминаю, что в последнее время он очень изменился, стал часто гулять и брал с собой собаку или старого сокола.
Гарольд пошел назад глубоко опечаленный. Он застал отца в том же зале, в тех же парадных креслах. По правую руку сидела Гюда, а несколько ниже – Тости и Леофвайн, которые вернулись прямо с медвежьей травли и шумно разговаривали, Вокруг толпились таны. Гарольд не спускал глаз с лицо старого графа и удивленно заметил, что отец не обращал никакого внимания на этот шум и говор, сидел, склонив голову над своим старым соколом.
ГЛАВА 3

С тех пор как на английский престол вступили представители дома Седрика, ни один вассал не въезжал еще с такой пышностью в Виндзор, с какой явился Годвин. Все таны, любившие Англию, присоединились к его свите, обрадовавшись случаю доказать ему свое уважение. Большая часть из них, конечно, состояла из стариков, так как молодые люди все еще были привержены нормандцам. Монахов почти не было: они придерживались монашеских обычаев нормандцев и разделяли негодование Эдуарда к Годвину за его приверженность к саксонской церкви и за то, что он не основал ни одного храма. Со старым эрлом ехали только самые просвещенные священники, поступавшие по убеждению, а не притворявшиеся и не старавшиеся казаться лучше, чем они были.
В двух милях от нынешнего великолепного Виндзорского дворца стояло грубое здание, выстроенное из дерева и римских кирпичей; рядом находился и недавно отстроенный храм.
Услышав топот коней въезжавшей во двор свиты Годвина, король прервал свои благочестивые размышления над изображениями северных богов и обратился к окружающим его священникам с вопросом:
– Что это за рать вступает в ворота нашего дворца в это мирное время?
Какой-то монах посмотрел в окно и доложил со вздохом:
– Да, государь, во двор действительно въезжает целая кавалькада, предводительствуемая твоими и нашими врагами!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133