В другом месте сидели группы воинов, оставшиеся невредимыми, и разжигали огонь для приготовления обеда; лошадь, собака и овца, обреченные насытить голодные желудок, еще бродили около огня, тупо глядя на него и не подозревая, что через несколько минут они уже будут жариться. Кроме этих трех животных больше не было ничего, пригодного для еды, и несчастным осажденным теперь грозила голодная смерть.
Ближайшая к центру стена имела громадную брешь, в ней стояло трое мужчин, взгляды которых выражали страшную ненависть к Гриффиту, который хорошо был виден им. Это были три королевских сына из древних семей, для которых было ужасным унижением стать вассалами Гриффита. Каждый из них когда-то восседал на троне в деревянном дворце, принадлежавшем еще их предкам. Все они были покорены Гриффитом в дни его побед.
– Неужели мы должны умереть с голоду в этих горах из-за человека, которого Бог давно оставил и который даже не мог сберечь своего обруча от кулаков сакса? – шептал один из них, Овен, глухим голосом. – Как вы думаете, скоро настанет его час?
– Его час настанет тогда, когда лошадь, овца и собака будут съедены и когда все в один голос начнут кричать ему: «Если ты король, то дай нам хлеба!» – сказал Модред.
– Еще хорошо, – заговорил и третий, почтенный старик, опиравшийся на массивный серебряный посох, но прикрытый лохмотьями, – хорошо, что ночная вылазка, которая была предпринята только ради добычи еды, не достигла своей цели, иначе никто не остался бы верным Тости.
Овен принужденно засмеялся.
– Как можешь ты, кембриец, говорить о верности саксонцу – разбойнику, опустошителю, убийце? Если бы Тости и не предлагал нам хлеб, то мы все равно остались бы верными нашей мести снести голову Гриффиту... Тише! Гриффит пробуждается из своего оцепенения... Смотрите, как мрачно блестят его глаза!
Король, действительно, приподнялся немного, опираясь на локоть и с отчаянием поглядел вокруг.
– Сыграй нам что-нибудь, – произнес он, – спой нам песню, которая напомнила бы прежние дни!
Певец поспешил исполнить его приказ, но порванные струны издали только глухой, неприятный звук.
– Благозвучие покинуло арфу, о, государь! – проговорил он жалобно.
– Так... – пробормотал Гриффит. – А надежда покинула землю... Отвечай мне: ведь ты часто славил в моем дворце умерших королей... Будут ли когда-нибудь славить и меня? Будут ли рассказывать потомству о тех славных днях, когда вожди повисские бежали от меня, как облака бегут пред бурей? Будут ли петь о том, как корабли мои наводили ужас? Да, хотелось бы знать мне: будут ли петь о том, как я сжигал города и побеждал Рольфа Гирфордского... или же в памяти останутся только мой стыд и позор?
Певец провел рукой по глазам и ответил:
– Поэты будут петь не о том, как пред твоим троном преклонялось двадцать эрлов и как ты побеждал, но в песнях будет описываться, с каким геройством ты защищал свою землю и какой славный подвиг совершил на пенмаен-маврской вершине!
– Больше мне и не надо... и этим одним увековечится мое имя, – сказал Гриффит. Он взглянул на Альдиту и проговорил серьезно: – Ты бледна и печальна, моя супруга, жаль ли тебе трона или мужа?
Не участие или любовь отразились на надменном лице Альдиты, а только ужас, когда она ответила:
– Что тебе за дело до моей печали! Ты теперь ведь выбираешь между мечом или голодом; ты презираешь нашу жизнь во имя своей гордости; так путь же будет по-твоему: умрем!
В душе Гриффита происходила борьба между нежностью и гневом, она ясно отразилась на его лице.
– Но смерть не может быть для тебя страшной, если ты любишь меня! – воскликнул он.
Альдита отвернулась с содроганием, и несчастный король смотрел на это лицо, которое было прекрасно, но не согрето чувством. Смуглые щеки его побагровели.
– Ты хочешь, чтобы я покорился твоему земляку, Гарольду, чтобы я... я, который должен был быть королем всей Британии, вымолил у него пощаду? О, ты, изменница, дочь танов-разбойников! Ты прекрасна, как Равена, но я не Фортимер для тебя! Ты с ужасом отворачиваешься от своего супруга, который дал тебе корону, и мечтаешь о Гарольде...
Страшная ревность звучала в голосе короля и сверкала в его глазах, Альдита вспыхнула и надменно скрестила на груди руки.
– Напрасно вернул мне Гарольд твое тело, если сердце осталось у него! – произнес Гриффит, скрипя зубами. – Я понимаю теперь, что ты желала бы видеть меня у ног моего злейшего врага, чтобы я ползал перед ним, как избитая собака, вымаливая себе прощение, ты хочешь этого не ради спасения моей жизни, а потому что будешь иметь возможность снова любоваться им... этим саксонцем, которому ты с удовольствием отдалась бы, если б он только пожелал взять тебя... О, позор, позор, позор мне бедному! О, неслыханное вероломство! Да! Лучше саксонского меча и змеиного жала поражает подобное... подобное... – Глаза гордого короля наполнились слезами, и голос его дрогнул.
– Убей меня, если хочешь, только не оскорбляй! – сказала Альдита холодно. – Я ведь сказала, что готова умереть!
Она встала и, не удостаивая своего мужа более ни одним взглядом, ушла в одну из башен, где кое-как была приготовлена для нее комната.
Гриффит долго смотрел ей вслед, и взор его постепенно делался все мягче и мягче, потому что любовь его к Альдите пережила доверие и уважение. Только любовь к женщине и способна победить сердце сурового дикаря. Он подозвал к себе певца, который отошел в самый дальний угол во время разговора королевской четы, и спросил с неестественной улыбкою:
– Веришь ты преданию, которое гласит, что Джиневра изменяла королю Артуру?
– Нет, не верю, – ответил поэт, угадавший мысль короля, – потому, что она не пережила его и была похоронена вместе с ним в Аваллонской долине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133