Она подошла легкою поступью к внучке и поклонилась надменно королю.
– Я здесь, – произнесла она совершенно спокойно, – чего хочет король от своей слуги Хильды?
– Ничего! – отвечал торопливо Эдуард, и лицо его выразило смущение и боязнь, – я хотел попросить тебя держать это молоденькое, прелестное создание в тиши уединения, совершенно согласно с его предназначением отказаться от света и посвятить себя безраздельно служению высшему существу.
– Не тебе говорить бы эти слова, король, – воскликнула пророчица, – не сыну Этельреда, внуку Водана! Последний представитель славного рода обязан жить и действовать; он не имеет права запереть себя в монастырской келье; нет, его долг воспитывать храбрых, доблестных воинов; в них всегда ощущается громадный недостаток, и пока чужестранцы не уйдут из саксонских владений, нужно беречь от гибели и малейший отросток на дереве Водана.
– «Per la resplender De»?! Ты чересчур отважна, – воскликнул гневно рыцарь, находившийся подле короля Эдуарда, и смуглое лицо его запылало румянцем, – ты обязана держать язык за зубами! Притом ты выдаешь себя за христианку, а твердишь о языческом своем боге Водане.
Сверкающий взор рыцаря встретился с взором Хильды; в глазах ее светилось глубокое презрение, к которому примешивался непроизвольный ужас.
– Дорогое дитя! – произнесла она, опустив нежно руку на роскошные кудри своей милой Эдит, – вглядись в этого рыцаря и постарайся запомнить его черты! Это тот человек, с которым ты увидишься только два раза в жизни!
Молоденькая девушка подняла на него прекрасные глаза. Туника незнакомца из дорогого бархата темно-алого цвета была в резком контрасте с белоснежной одеждой короля-исповедника; его мощная шея была совсем открыта; накинутый на плечи короткий плащ с меховой подбойкой не скрывал его груди, а грудь эта казалась способной не поддаться напору целой армии, и руки, очевидно, обладали несокрушимой силой. Он был среднего роста, но казался на вид выше всех остальных, и это подчеркивалось его гордой осанкой, исполненной холодного, сурового величия.
Но всего замечательнее было лицо рыцаря: оно цвело здоровьем и юношеской свежестью; незнакомец не следовал обычаю царедворцев, подражавших нормандцам; он брил усы и бороду и казался поэтому несравненно моложе, чем был на самом деле; на черные густые, глянцевитые волосы с синеватым отливом была слегка надвинута невысокая шапочка, украшенная перьями.
Вглядевшись повнимательнее в его широкий лоб, можно было заметить, что время оставило на нем неизгладимый след.
Складка, образовавшаяся между прямых бровей, наводила на мысль, что этот человек наделен от природы огненным темпераментом и сильным властолюбием, а легкие морщины, бороздившие лоб, обнаруживали наклонность к глубоким размышлениям; во взгляде его было что-то гордое, львиное; его маленький рот был довольно красив, подбородок говорил о железной, беспощадной воле; природа наделяет такими подбородками у звериной породы одного только тигра, а в семье человеческой – одних завоевателей, какими были Цезарь, Кортес и Наполеон.
Эта личность вообще отличалась способностью вызывать у женщин восторг и удивление, а у мужчин – глубокий непроизвольный страх. Но в пристальном взгляде Эдит не светился восторг: в нем выражался только тот глубокий, безмолвный и леденящий ужас, в котором застывает бедная птичка под обаянием взгляда змеи.
Молодая девушка сознавала в душе, что ей не забыть до гробовой доски этого повелительно-сурового лица, и образ этот будет стоять перед ней при ярком свете дня и в густом мраке ночи.
Этот пристальный взгляд утомил, очевидно, благородного рыцаря.
– Прекрасное дитя, – произнес он с надменно-приветливой улыбкой, – не следуй наставлениям твоей суровой родственницы, не учись относиться враждебно к чужестранцам! Могу тебя уверить, что и нормандский рыцарь способен подчиниться влиянию красоты!
Он отделил один из дорогих бриллиантов, придерживавших перья, украшавшие шапочку, и продолжал все с той же приветливой улыбкой:
– Прими эту безделушку на память обо мне, и если меня будут бранить и проклинать, а ты это услышишь, укрась этим бриллиантом свои чудные кудри и вспомни с добрым чувством о Вильгельме!
Бриллиант сверкнул на солнце и упал к ногам девушки, но Хильда не дала ей поднять подарок и отбросила его посохом под копыта коня короля Эдуарда.
– Ты рожден от нормандки, – воскликнула Хильда, – и она обрекла тебя провести всю твою молодость в томлениях изгнания: растопчи же копытами твоего скакуна дар этого нормандца. Ты так благочестив, что все твои слова достигают неба: все это говорят! Так молись же, король, да ниспошлет оно мир твоему отечеству и гибель чужестранцу!
Слова Хильды звучали так повелительно, в них было столько мрачного, сурового величия, что суеверный страх охватил всю свиту короля. Опустив покрывало, пророчица опять взошла на тот же холм. Добравшись до вершины, она остановилась, и вид ее высокой неподвижной фигуры усилил еще больше панику, вызванную предшествовавшей сценой.
– Едем дальше! Живее! – скомандовал король, осенивший себя широким крестным знамением.
– Нет, клянусь всем святым! – воскликнул герцог Нормандский, устремив свои черные блестящие глаза на кроткое лицо короля Эдуарда. – Терпение человека должно иметь пределы, а подобная дерзость способна возмутить самых невозмутимых, и если бы жена самого знаменитого из нормандских баронов, то есть жена Фиц-Осборна, дерзнула бы затронуть меня подобною речью...
– То ты бы поступил точно таким же образом, – перебил Эдуард, – ты простил бы ее и отправился далее!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133