Казалось, что с каждой минутой бочка становилась ловчее, наглее, сильнее, а силы человека с каждой секундой таяли.
Вскоре клетчатый пиджак был уже не совсем клетчатый, а полосатые брюки – не совсем полосатыми: он, они, лицо и руки Жоржа Свинкина ужасно обмазутились.
И когда силы его были уже на исходе и бескомандный тренер готовился к бесславной гибели в неравной борьбе с неодушевленным предметом, тракторчонок вдруг заглох, и в сердце борца с бочкой вспыхнула ненависть к виновнику всего этого мазутного безобразия. Он скрипло прохрипел:
– Гав… гав… гав… – Переждав немного, очень крепко сжав стальные и золотые зубы, Жорж Свинкин снова попытался: – Гав… гав… га-а-а-ав…рила! Гаврила! Убить тебя мало, такую Гаврилу! Что ты со мной сделал, изверг чумазый? Мне же в таком виде нигде показываться нельзя!
– Это уж точно, – охотно согласился Гаврила. – Бегом разбегутся люди в разные стороны. Но я вас силком не подсаживал в кузов-то. Вы напросились.
– А бочку-то ты, Гаврила несчастная, зачем мне подсунул? Ведь она меня изуродовать пыталась! Ведь я погибнуть мог! Или калекой инвалидной на всю жизнь остаться!
– Да, да, это уж точно, – подумав, согласился Гаврила. – Но опять же – не такси. Да мы попросим тёщу мою баньку истопить. Денька через два приведём вас в порядок.
– Какая банька?! – хрипло простонал Жорж Свинкин. – Как это – денька через два?! Мне сегодня надо в леспромхозе быть! Поехали, Гаврила ты непутевая, поехали!
– Поедем, конечно, поедем. Но пока обождать придётся.
– Чего, чего ждать? Выбрасывай бочку и поехали!
– С характером у меня машина-то, – объяснил Гаврила, приняв достаточно важный вид. – Она у меня самоходная иногда. Сама, значит, ходит, сама останавливается, когда захочет. И ничего с ней не сделать. Никаких указаний человеческих не признает.
Жорж Свинкин простонал громко-громко, жалобно-жалобно и хрипло спросил:
– Какие там ещё указания? Ты включи что-нибудь, нажми, поверни, дерни!
– Бесполезно. Пока она, милая, сама не захочет ехать…
И тут тракторчонок затарахтел, заскрипел, застучал, заповизгивал, задергался, подпрыгивая, и покатился вперёд.
– Машина будущего! – восторженно крикнул Гаврила и бросился её догонять. Сначала он сзади, со стороны прицепа взобрался на кабину, оттуда приветственно помахал Жоржу Свинкину чёрными руками, показал в широченной улыбке белые зубы и каким-то чудом оказался в кабине.
А Жорж Свинкин, когда прицеп уж очень здорово дернуло, не удержался на обессиленных ногах, упал лицом вниз, и бочка прокатилась по нему туда и обратно.
Опять возобновилась опасная, изнурительная, напряженная, длительная, бескомпромиссная борьба человека с неодушевленным предметом.
Но теперь человек не готовился к бесславной гибели. Нет, нет, он, борец с бочкой, знал, что он непобедим, если сам не будет вести себя как неодушевленный предмет. Проклиная судьбу и Гаврилу, Жорж Свинкин предельно храбро и довольно ловко отражал все атаки бочки и сам иногда переходил в неожиданные, короткие контратаки.
Он пинал бочку, отталкивал её руками, увертывался и, наконец, изловчившись, прижал её всем телом в углу. Он явственно чувствовал, что почти насквозь медленно, но обильно пропитывается мазутом.
«Ничего, ничего, ничего, – мысленно утешал себя Жорж Свинкин, – главное, что я еду к цели, еду в леспромхоз, где разыщу этого подлого негодяя Попова Николая. Скоро меня накормят блинами со сметаной, и умная голова моя заработает ещё умнее. Узнать бы, куда делись деньги и документы… Крепись, Жорж Робертович, сегодня в „Питателе“ появится первый игрок!»
Тракторчонок остановился и заглох.
– Приехали! Приехали! Прибыли! – раздался показавшийся слишком громким в наступившей тишине радостный голос Гаврилы. – Слезайте давайте! Давайте слезайте! Меня здесь ожидайте! Я человек добрый, а тёща у меня – золото!
Жорж Свинкин начал слезать с прицепа и – упал на землю, упал и с блаженным удовольствием вытянул ноги… Ему было уже безразлично, где лежать – хоть в луже, хоть в канаве, – до того он был обмазучен.
Но долго лежать он себе не позволил, кое-как, еле-еле-еле-еле встал, лопухами вытер руки, не подозревая, что и лицо у него в мазуте, не заметил, что к одежде приклеилось множество листьев, травинок, щепочек, в полнейшем изнеможении присел на нижнюю ступеньку высокого крыльца.
Из открытых окон избы так невероятно обильно и предельно вкусно пахло съестным, что у фальшивого государственного тренера закружилась израненная, украшенная тремя разноцветными шишками, вся в мазуте голова.
На крыльцо вышел чистенький, переодевшийся в желтый спортивный костюм Гаврила, а за ним, в ярком цветастом платье, веселая, с молодыми глазами, пожилая женщина.
– Вот, мамаша, мой гость. Прошу его любить и жаловать. Правда, в дороге он чуток поизмазался. Заходите, дорогой гость, отведайте блинов со сметаной. Мамаша, пригласите гостя сами, а то он стесняется, хотя и трудится на государственной работе!
Веселое лицо женщины сразу стало серьёзным, затем – строгим, потом – очень суровым, и она резко произнесла:
– Такого я в избу не пущу и угощать не стану!
– Какого – такого? – возмущённо и хрипло проскрипел Жорж Свинкин. – Почему – угощать не стану?
– Крокодильца такого не пущу!
– Кра… кро… крак… крок… – ни стальные, ни золотые зубы не слушались своего ужасно разгневанного владельца, сколько он ни старался. – Кра… крок… крок…
– Да в журнале «Крокодил» таких, как ты, частенько рисуют! Ты мне, Гаврила, больше жуликов не привози!
– В первый и последний раз, мамаша! – Гаврила низко поклонился ей в пояс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60