Ведь его мечты о Урсуле постоянно приводили к тому, что в лётной учебной казарме молодые курсанты называли спермотоксикозом, то есть состоянием, при котором уже и думать ни о чем не можешь, кроме как о близости с женщиной. Он властно постучал ногой в низенькую дверь бани. Внутри что-то загремело, и вскоре женщина спросила: «Кто там?»
– Ком хир, матка, ком!
– Что вам? – Женщина вышла, пригнувшись, из бани, в валенках на босу ногу, в одной ночной рубашке, кутаясь в просторный шерстяной платок.
– Ви хайст ду?
– Чего?
– Их хайзе Эрих, унд ви хайст ду? Наташа? Маша? Даша?
– А, зовут как? Варвара. Варя.
– Барбара? Варья?
– Ну пусть будет Барбара, и что?
– Ком цу мир, Варья, банкет, водка, фиш кушать, говорить.
– Какой банкет, нет, я не могу, дети… да и замужем я, нельзя мне.
– Ком, Варья, – Эрих властно взял её за руку, но вспомнил, что по условиям пари он не имеет права применять физическую силу, резко бросил её руку и строго сказал: – Варья, ду хабст цвай киндерн. Шиссен киндерн, пиф-паф. – Он указательным пальцем показал, как стреляют из пистолета. – Ком, шнеллер.
Женщина сразу как-то съёжилась и, опустив голову, пошла вслед за Картманном. Тот, громко топая сапогами в прихожей, очистил их от налипшего снега, пропустил её вперёд, в кухню, где сидел над очередным стаканом коньяка Баркхорн. Тот молча налил в стакан коньяка на два пальца и подал его женщине. Та, давясь, выпила его содержимое, поставила стакан на стол и, сгребя концы платка на груди, начала всхлипывать. Картманн взял её за локоть и галантным жестом указал на спальню. На негнущихся ногах женщина прошла за занавеску. Эрих, обернувшись из проёма двери Вилли, подмигнул, не скучай, мол, и задёрнул штору.
Вилли налил себе ещё коньяка, закусил шоколадом и задумался. Лётчики суеверны. Когда ходишь каждый день под ножом гильотины, готовым сорваться в любую минуту, поневоле станешь обращать внимание на всякие «знаки», которые мерещатся из разных углов. И он решил для себя, что отныне будет поступать по наитию, по первому своему решению, которое нужно принимать, не обдумывая, только так можно – на интуиции – проскочить весь ад этой войны. «Делай, что должен, и будь что будет!»
За занавеской раздался треск разрываемой материи, женщина заголосила, но тут же сразу раздались шлёпки пощёчин и яростный шёпот Эриха, и она утихла. Баркхорн усмехнулся, расслышав глагол «шиссен» – расстрелять, – кавалер, блин. Взвигнули пружины матраса. После непродолжительного пыхтения и возни железная кровать стала ритмично стучать козырьком по стенке, после чего Вилли сплюнул на пол и, сгребя лётную куртку под мышку, пошёл на двор. Там, покурив, он решил, что сегодня он не вернётся в дом, а заночует у молодых лётчиков, в хате которых гульба шла столбом, пелись песни и играла музыка.
Наутро Вилли, чуть свет продрав глаза, с жестокого похмелья мучаясь головной болью, пришёл в дом. Картманн спал, но Баркхорну это не помешало начать греметь посудой, чтобы приготовить завтрак. То ли запах яичницы с тушёнкой, то ли звяканье горлышка бутылки о стакан разбудили Картманна, и он вскоре в одних трусах присоединился к застолью.
– Я все сделал по правилам пари? – спросил Картманн у Баркхорна.
– Рад за тебя, после вылета победы с меня.
– А что с погодой? Вроде как снег не перестаёт.
– Скоро рассветёт, давай-ка побыстрее.
Баркхорн налил в кружку горячего кофе и с сигаретой подошёл к окошку. Там Варвара развешивала бельё на верёвке: детские рубашки, штанишки, полотенца. К забору подошли две старухи, что-то сказали Варваре. Та подошла к ним, и они стали переговариваться, причём разговор был довольно эмоциональным. Вилли не мог слышать, о чем говорят на улице женщины, да и не знал русского, но внутренним чутьём понял, что речь идёт о ночном «происшествии». Его догадку подтвердили и старухи. Одна из них, повыше ростом, замахнулась и ударила по щеке Варвару, та отпрянула, и вторая попыталась ударить, но не дотянулась через забор и что есть силы плюнула. Баркхорн, усмехнувшись, поставил кружку на стол и пошёл одеваться.
В этот день вылетов не было. Низкая облачность придавила авиацию к земле, и лётчики 52-й «охотничьей своры» коротали время на аэродроме, играя в карты, читая письма, а то и просто подрёмывали. Эрих вернулся домой позже Баркхорна, а тот встретил его стаканом водки.
– На, выпей, помяни душу грешную. – Баркхорн был уже сильно пьян.
– Кого помянуть? Сегодня же не было полётов.
– Душу загубленной тобой женщины.
– Кого? Вари? Как это – загубленной?
– Повесилась твоя наложница. Проиграл ты, хотя пари честно выиграл.
Картманн хлестанул из стакана водки, сморщился протянул руку к столу за закуской, но там, кроме нарезанного крупными кусками лука, ничего не было. Он, давясь, закусил, слезы брызнули из глаз, а пьяный Баркхорн продолжал:
– Что слезы льёшь? Крокодиловы слезы-то получились, крокодиловы!
– Ты это… думай, о чем говоришь!
– А что, ты мне решил рот заткнуть? Ас! Да ты такой же, как все мы, насильник и убийца!
– Вилли, – не поверил своим ушам Картманн, – это ведь ты со мной заключил пари, это ведь с тобой мне делить ответственность за…
– Перед кем – ответственность? Кто тебя будет судить? Советы? Так не попадай им в плен. А наши… – он махнул рукой.
– Что наши?
– А вот что. Этот из «Ангриффа», ты думаешь, он простой корреспондент, а он – большая шишка при Геббельсе. Он приехал искать нового героя из Люфтваффе, вот поэтому наш командир и пишет тебе в сбитые все, что ты ни насочиняешь. Только ты ври, ври, да перед нами нос-то не задирай. Мы-то, простые лётчики, знаем цену твоим подвигам…
– Но ведь ты сам меня спровоцировал заняться русской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82