»
«Я же попытался объяснить — мне ужасно интересно. Я люблю искусство — кино теперь почти так же, как книги, мне важно знать, что происходит в человеческом мире…»
«Зачем?»
«Неужели ты думаешь, что нас это не касается? Зря так думаешь».
Джеффри повернул мою голову к себе, так, чтобы удобнее было смотреть в глаза — и я увидел… не знаю, как описать. Это было все равно, что смотреть чужой сон, но не записанный на пленку, а вмазанный в твою собственную кровь, как некий невозможный наркотик — ох, те еще картинки!
Я видел чумной город, улицы, заваленные нечистотами, по которым бродили божедомы с факелами и железными крючьями, в пропитанных смолой балахонах и в масках с дымящимися клювами. Видел, как, застревая колесами в грязи, катились телеги, полные посиневших трупов. Слышал, как орало воронье над церковью, окруженной кострами, около кладбища, на котором безносые, клейменые каторжники в кожаных фартуках засыпали известью рвы, освещенные горящей смолой, набитые мертвецами, и падали в судорогах прямо на трупы — а их товарищи по несчастью засыпали и их. Видел, как обезумевший монах выкрикивал зловещие пророчества в ночь, пустым улицам, затянутым дымом, и бросился в уличную пыль, раздирая на себе одежду — видел сквозь пелену слез, то ли от дыма и запаха падали, то ли…
Чума растворилась в темноте — и я увидел другой город. Кажется, это было где-то в Азии или на Востоке — тут между глиняных заборов, в купах роз, на узеньких пыльных улочках шла чудовищная резня. Я не так уж хорошо знаю историю, я не понял, были это крестоносцы или какие-то другие европейцы — но я видел, как местные жители вздергивали отрубленные головы на пики, а пришельцы насиловали женщин и кромсали их кинжалами. Базарные лавчонки полыхали дымным чадящем пламенем, рвущим ночь, тельце младенца валялось под ногами бойцов в клокастом факельном свете.
«Что ты там делал, Джеффри?»
«То же, что и везде, Мигель. Я смотрел на людей. А еще — облегчил участь кому смог. Это очень важное дело — облегчить участь, дать умереть достойно… или счастливо. Это большая удача смертного — когда смерть добра к нему. Подумай — и сам поймешь».
Я на секунду вывалился из воспоминаний и увидел его серьезное лицо. Я решил, что ему тяжело об этом думать, и хотел прервать видения, но он схватил меня за руку и втащил обратно.
На сей раз картины были куда ярче — наверное, потому, что события произошли не так давно. Метельной ночью, рядом с вмерзшим в сугробы грузовиком, в темной подворотне вампир приподнял за подбородок голову человека неопределенного возраста и пола — череп с горящими глазами, с темной, как обугленной кожей, череп, повязанный шерстяным платком. Высохшие руки, почти такие же ледяные, как руки самого вампира, вцепились в его пальто на груди, чтобы легкое тело могло удержаться на ногах — и на лице умирающего мелькнула тень блаженной улыбки. Вампир обернулся и посмотрел на небо: там, по черному льду скользили белые столбы прожекторных лучей.
«Это уже Питер, Джеффри?»
«Тогда его называли Ленинградом, Мигель».
«Слушай, зачем ты мне это показал?»
«Чтобы ты не питал иллюзий насчет вампиров и людей. Я показал тебе удар милосердия — и все».
«Я и не питаю иллюзий. Такие удары мне и самому приходилось наносить — я знаю, чего это стоит. Я знаю, что смерть — важная штука, хоть и считается, что об этом не говорят вслух»…
«Тогда ты знаешь, что мир идет своим путем».
«И много в нем потустороннего?»
«Оно посюстороннее, Мигель. Ты уже сам понял: мы с тобой — Хозяева Ночей в городах. Хранители и проводники умирающих. Так, видимо, было всегда. Я видел и других существ — тоже из силы, но еще и из света, из чистого света… только в городах они не живут. Они хранят то, что нарождается на свет, и до нас с тобой и нам подобным им нет никакого дела».
«Кто они?»
«Вот этого я не знаю. Может, хранители чего-нибудь другого. Но к людям имеют такое же отношение, как и мы».
К чему нам, действительно, рыдать об ушедших днях и горестях, давно канувших в Лету?! На наш век хватит свеженьких. Пропади она пропадом, человеческая глупость, заодно с пошлостью и суетой! Мы плюнули на это дело. Мы толкались и пинались, потом — швырялись кусками сосулек с навеса над остановкой, а когда сосульки кончились, мы пошли, куда глаза глядят и метет поземка.
В сущности, смысл имело только то, что мы не чувствовали себя одинокими. Все остальное — суета. Одиночество, видите ли, уедает вампиров куда сильнее, чем людей.
В ту ночь Энди пил с какими-то своими приятелями, которые давно не появлялись в клубе.
Лешка заметил, как ему не хотелось уходить, как он ждал, когда Лешка его остановит — но не остановил. Пусть резвится. У Лешки были на то свои причины.
Клара.
Эмма в последнее время была совершенно невыносима. Нет, спору нет, славная тетка, славная, добрая, неглупая, но — что ж она бдит-то все время?! С Кларой никак не остаться наедине — всегда Эмма маячит поблизости.
— Она — Кларина компаньонка, — сказал Энди. — Вот и присматривает.
— Кларка же не грудная, в самом деле, чтоб за ней так уж присматривать!
— Да нет, не грудная, конечно, но у нее какая-то там была дурацкая история, она переживала очень. И характер у нее тяжелый. Эмма ее жалеет.
— Точно. Добрая старушка, в сущности.
— Да ну тебя.
И вот, нынче, в этот торжественный день, Эмма сказала, что ей надо поговорить с кем-то. И у Клары вспыхнуло лицо, когда она обратилась к Лешке:
— Ты действительно хотел поболтать наедине? Пойдем погуляем, — и положила руки Лешке на плечи. И ее глаза горели темным багровым огнем.
— Еще как, — выдохнул Лешка. В этот миг он был почти счастлив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89