В картине бреда участвуют не только (и не столько) галлюцинации и обман чувства (их может и не быть), но все, что знает, чем дышит и живет человек, все события, происходящие вокруг. Только толкуются они по-иному, искаженной и искажающей психикой, каким-то странным логическим механизмом, умело вплетающим в бред ничего не значащие мелочи, вырастающие до размеров символов и примет.
Все вокруг начинает работать на совпадение. Столовые и буфеты закрываются, когда он идет обедать; хочется пить – поблизости нет воды; заходит в магазин – там выстроена хмурая очередь. В мастерской дали черный халат – чтобы напомнить о черноте его души. Встречается машина, развозящая хлеб, – предупреждение, чтобы больше не ел, пища все равно отравлена. На стене портрет умершего ученого – знак, что и его скоро изведут. Вместо чайных ложек дали столовые – преследователи хотят узнать о нем побольше. Дорогу пересек трамвай – его хотят отрезать от людей. Машины и троллейбусы провожают его фарами, встречные – глазами, на автомобиле знак красного креста предупреждает о скором несчастье. Значение имеет все, и окружающие понимают этот язык знаков – переговоры убийц, сужающих кольцо. В соседнем доме играют на пианино – это условный шифр, сообщение о его последних поступках. Смятый задник тапочек у дежурной сестры означает: больные, молчите!
Возникший бред не устраняется убеждением, не поддается внушению, недоступен доводам увещеваний. Расспросы ведут к тому, что и личность врача включается в этот бред, а ощущение нереальности происходящего (оно существует – как будто здоровое начало безуспешно борется с болезнью) приводит больного к мысли, что все вокруг хитро подстроено, чтобы подтолкнуть его к гибели.
Больной уверен, что на самом деле он не в больнице, а под следствием, что санитары переодеты, а в комнате врача всюду спрятаны микрофоны («Я знаю, как это делается, – говорит он дрожа, – я сам так устраивал»), что соседи по палате – подсадные утки, только притворяются больными.
Преследуемые могут внезапно стать преследователями – подозрительность к близким и родным рождает нападения, поджоги и убийства. Чувство несвободы – страшное чувство. Чтобы освободиться от него, одержимые бредом преследования готовы на самое неожиданное. Жертвами могут оказаться люди случайные (заподозренные больным и включенные им в шайку) или родные, порой санитары и врачи. Стремление расправиться с близкими и врачами вообще характерно для бреда преследования, когда одержимый страхом переходит к агрессивной защите.
Эти – из видящих, чего нет. Другой вид бреда – отрицающие то, что есть. Имя? У них нет имени. Возраст? Не имеют возрасту. Где родились? Они не рождались. Кто отец и мать? Нет ни отца, ни матери, ни жены, ни детей, ни родственников.
Не болит ли голова, сердце, какая-нибудь часть тела? У них нет головы, сердца, а у многих нет и тела.
Им показывают какой-нибудь предмет: карандаш, книгу. Это не карандаш и не книга (как будто вывернулся наизнанку точный аппарат узнавания предметов и ощущения своего тела).
И вот уже нет их самих, они – лишь автоматы, призраки, подделки.
Психиатры описывали солдата, считавшего себя мертвым со времен битвы под Аустерлицем. На вопрос о здоровье он вполне связно и печально говорил одно и то же: «Вы спрашиваете о здоровье дядюшки Ламберта? Но дяди Ламберта уже нет на свете, его унесло пушечное ядро. То, что вы здесь видите, – это плохая машина, подделанная под него».
После посещения рентгеновского кабинета больной плачет и умоляет туда вернуться, чтобы собрать все, что рассыпалось из головы. А иногда нет затылка или остался лишь лоб, все остальное утеряно безвозвратно.
Эти идеи отрицания порой тесно смыкаются в расстроенном сознании с мыслями о собственной вине, своей греховности и преступности – все пороки мира сосредоточены в больном, это некий бред величия, только отрицательного.
А собственно бред величия – он куда разнообразней, чем все человеческие мечты, самые дерзкие устремления, самые неосуществимые надежды.
Пациентка одного психиатра утверждала: она одновременно – Швейцария, стая легендарных журавлей, владелица всего мира и семиэтажной фабрики ассигнаций, она же политехническое училище и заместительница Сократа.
Другой – великий певец и в то же время полководец. Он преобразователь мира, написал книгу «Капитал», у него миллиарды рублей, сотни жен, он построил мост на Луну, владелец тысячи самолетов. Кроме того, в ближайшее время его назначат завхозом больницы.
Бред, без сомнения, – явление творческого корня, содержание часто роднит его с сюжетами книг и фильмов, системами философов, измышлениями талантливых лжецов и яркими сновидениями. Только нет в нем внутренней логичности, присущей в творчестве человеческому мышлению, а скачка идей, сюжетов, масштабов и времени выдает безумие с головой.
Вот больной рассказывает, что он партизан, что многократно награжден и совершал головокружительные подвиги. Рассказ связен, внушает доверие, механизм бреда ничем себя не определяет (если не знать заранее, что все это – плод воображения). Вдруг – эпизод, и сразу ясно, с чем имеешь дело. Оказывается, Он в то же время много путешествовал в Донских степях, а там есть такое место – ставка, где живут зембы – это род змей-великанов. Ими управляет змей-гигант, по имени Зевс. Больной приезжал к ним с поручением военного характера. У верховного земба есть охрана, дворец в египетском стиле, но из металла. Зембы действуют на врагов током и поэтому непобедимы.
Он вполне контактен, говорит связно и осмысленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94