Ребята с увлечением начали хлебать деревянными ложками из латки яичницу-болтунью, ели ароматные калитки, запивая их чаем с топленым молоком.
На другое же утро Николай побежал с новыми дружками удить рыбу. Русское деревенское лето ласково обняло его, приняло в свое земляничное лоно. Коля ездил купать коней, научился искать съедобные дудки и корешки, возил сено, ловил раков в теплых омутах речки Кезы. На безлюдном лесном озере у затухающего костра он впервые в жизни встретил восход. Когда в полной тишине над лесной кромкой дальнего берега прорезался край солнца и сразу же громко запели птицы, все его существо вдруг наполнилось таким восторгом, что слезы навернулись на глаза.
Вечером, переполненный впечатлениями, Николай засыпал на сеновале, и ему казалось, что небосвод с солнцем, звездами и облаками движется вокруг него, а сам он тоже плывет вместе с холмами и речными излучинами навстречу чему-то радостному и важному.
Николай открыл для себя музыку природы. Он слушал ее в ночном, свернувшись под старой отцовской шинелью: затихающие звуки деревни, тонкий посвист крыльев летящих на кормежку уток, стоны болотных птиц, таинственные голоса ночи. Она вдруг возникала в застойный полуденный час, когда от зноя замирали кузнечики: явственно звенела тишина, старательно выводил свою контрабасовую партию шмель.
Даже в забавлявшем его поначалу деревенском говоре он открыл потом душевный распев, услышал мелодии устойчивые и завершенные.
Черкасовы жили в Медведкове привольно, по сравнению с Питером даже сытно. Анна Адриановна меняла одежду и «мануфактуру» на хлеб, яйца, сметану. Платья же ее не годились ни бабам, ни девкам: малы были, да и покрой не подходил. Лишь одно вечернее длинное приглянулось молодухе: вырез большой — удобно младенца кормить.
Когда зажелтел березовый лист, Анна Адриановна засобиралась домой. Поклажи набралось много. Везли в голодный Петроград сушеные грибы, ягоды, лук, мешок картошки. Николаю доверили самую большую ценность — котомку с ржаной мукой.
Осенний Петроград 1918 года выглядел сурово. На площадях, у заводов шло военное обучение гражданского населения. Десятки тысяч рабочих уходили сражаться против интервентов.
Большие перемены происходили и в школе. Упразднялись классы, уроки, экзамены, домашние задания. Новая трудовая школа имела две ступени. Вторая ступень с четырехлетним сроком обучения включала учащихся 13—17 лет. Поскольку Николаю Черкасову пошел 16-й год, он вплотную приблизился к окончанию школы. Учителя, которым была отведена роль «старших братьев разновозрастной семьи», проводили общеобразовательные беседы, стараясь увязать их с обучением началам ремесел. Как вспоминал известный педагог К. Никонов, главной задачей школы было тогда «скрасить жизнь голодных и голых ребят, сократить их пребывание в темных, холодных и грязных жилищах… Учеба шла так, по инерции. Нет пособий, книг, холодновато, в желудке пусто! Где уж тут учиться! Но зато отвлекающие от голоса желудка занятия шли вовсю. Игры, рисование, слушание музыки, рассказывание, пение… Никогда ни дети, ни взрослые не пели столько, сколько пели в 1918—1921 гг.».
Николаю нравилась новая, советская школа. Он любил помогать «шкрабам», считался успевающим и активным учеником. Музыка и театр не отрывали его от современности. Они ведь сами служили ей.
Художественная жизнь города была очень насыщенной. В сезон 1918/19 года состоялось более ста больших концертов с участием знаменитых исполнителей и дирижеров. В первую годовщину Октября на многочисленных сценах Петрограда шли революционные спектакли. В зале консерватории состоялась премьера поставленной Вс. Мейерхольдом «Мистерии-буфф» В. Маяковского. Арена петроградского Пролеткульта показывала «Взятие Бастилии» Ромена Роллана. На семнадцати громадных помостах в разных концах Петрограда по нескольку раз в день инсценировались эпизоды революционного прошлого.
Менее удачным было праздничное оформление площадей и улиц города, взятое на себя художниками «левого» блока, футуристами. На мостах и перекрестках были воздвигнуты гигантские схематичные угловатые скульптуры «рабочих», «крестьян» и «красноармейцев», которые вызывали насмешки демонстрантов. Ансамбль Дворцовой площади, как «слишком натуралистический», был «взорван» огромными красными, зелеными и оранжевыми ромбами и многоугольниками.
В садах и на улицах гремели оркестры. У шестнадцати «титанов» можно было погреться кипятком, сдобренным лимонной кислотой. Столовые отпустили 7 ноября 350 тысяч бесплатных обедов.
Так в дни военного коммунизма праздновались даты «красного календаря». Нарком по просвещению А.В. Луначарский не напрасно призывал, «стиснув зубы, мужественно, с грозной красотой организовывать праздники в часы опасности».
Став завсегдатаем Мариинского театра, ухитряясь бывать там каждую неделю, Коля Черкасов не раз слушал наркома по просвещению, когда тот перед спектаклем объяснял новому зрителю культурную политику Советской власти, говорил об идеях и образах постановки.
На мариинскую сцену тогда вновь вернулся Федор Иванович Шаляпин. Он пел много и щедро, выступая почти во всех операх репертуара. Николаю посчастливилось попасть и на юбилейный спектакль Шаляпина, посвященный его двадцатилетней службе в государственных театрах. Было это 24 апреля 1919 года. Шаляпин пел в «Демоне». Партия и сам образ Демона давали юбиляру возможность продемонстрировать уникальную широту его голосовых возможностей, богатство и красоту тембра, высочайшую технику исполнения, пластическую выразительность и драматический темперамент.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132