Особенных географических и иных природных красот в окрестностях Гвоздилина не наблюдалось, зато наблюдались две большие войсковые части, на протяжении всего последнего периода новейшей истории оказывавшие огромное влияние на жизнь города в целом и на судьбы отдельных его обитателей в частности. Не говоря уже об оживлении, которое привносили обитатели двух военных городков в торговлю табачными и винно-водочными изделиями, это был неиссякаемый источник женихов, из которого женское население города не уставало черпать, зная, что этот колодец никогда не удастся вычерпать до дна — об этом во все времена заботилось министерство обороны, дважды в год пополнявшее пересыхающий родник.
В последние годы в этом плане мало что изменилось, вот разве что женихи приобрели нехороший голодный блеск в глазах и заметно полиняли с виду, утратив молодцеватую выправку и своеобычный армейский лоск. Правда, в самоволки они стали ходить не в пример чаще, но толку от них было мало: в первую очередь их занимал вопрос, чего бы пожрать, и, чтобы добиться от них чего-нибудь путного в постели, приходилось предварительно откармливать их, как кабанчиков, что по нынешним временам получалось довольно накладно.
Впрочем, все было не так уж плохо, поскольку состояние семенных желез защитников отечества волновало только женское население Гвоздилина, да и то не в полном составе. Молодежь мужского пола быстро сообразила, что из бедственного положения армии можно извлечь немалую выгоду. Да и как тут было не сообразить, если, выйдя поутру на городской рынок, можно было запросто наткнуться на усатого прапорщика, торчащего посреди овощного ряда с полным рюкзаком гранат, похожих на невиданные ребристые огурцы! Местная братва быстро смекнула, что почем, и безобразие было пресечено в зародыше: в самом-то деле, не годится защитнику Родины торговать оружием на колхозном рынке! Дело моментально поставили на современную коммерческую основу, после чего стреляющее и взрывающееся железо десятками ручейков потекло во все стороны — преимущественно, конечно, в не столь отдаленную столицу. Обратно потекли деньги — тоже десятками мелких ручейков.
Кое-кому очень скоро стало казаться, что ручейков слишком много. «В конце концов, — рассуждал этот кое-кто, — говорить об интеграции — работа политиков, а наше дело — интегрироваться без лишнего гнилого базара». Процесс интеграции в торговле оружием, как и в политике, не обошелся без эксцессов — кое-кого свезли на городское кладбище и закопали в суглинок при большом стечении народа, в основном плечистого и бритоголового, кто-то сел за проволоку и писал оттуда девушкам прочувствованные письма о загубленной на корню юности, но в конце концов все утряслось, как утрясается все и всегда в этом старом добром мире. Все-таки все они были земляками, все выросли в этом городе и знали друг друга, что называется, с пеленок. Была выпита мировая, и усатые прапорщики вздохнули с облегчением — вся эта кутерьма наносила урон бизнесу, а каждый из них должен был, как ни крути, кормить семью, на отечество в этом плане надежда была невелика.
Городишко был, как уже упоминалось, мал, и потому, вполне естественно, все нити, ведущие к процветанию, сосредоточились в одних руках. Руки эти были, само собой, украшены татуировками, поскольку их обладатель уже успел отведать казенного гостеприимства. В колонии он познакомился с ворами в законе и пришел к выводу, что все они — просто замшелые козлы, живущие вчерашним днем и путающиеся под ногами у деловых людей. Это был весьма сомнительный вывод, но человеку, сделавшему его, повезло: когда он, выйдя на свободу, начал действовать в соответствии со своими убеждениями, единственный обитавший в Гвоздилино вор в законе по кличке Сява не проявил достаточной расторопности и отправился кормить рыбу — само собой, не в Стыни, где даже во время весеннего паводка воды было воробью по колено, а в Теше. Его так и не нашли, потому что на ногах у него был тазик с цементом, очень мешавший при плавании. Гвоздилинские стражи порядка вздохнули с облегчением, решив, что Сява подался в более богатые места, и даже не стали заводить по этому поводу дело — как говорится, баба с возу, коню легче.
Его более расторопный соперник аннулировал свою прежнюю кличку Мутный, звучавшую, на его взгляд, недостаточно солидно, и стал называть себя Папой — от простодушия, надо полагать. Постепенно он распространил свое влияние на весь Гвоздилинский район, после чего у него хватило ума остановиться, даже тех обрывков школьной премудрости, которые до сих пор гнездились в закоулках его памяти, хватало на то, чтобы сообразить: стремление откусить больше, чем помещается во рту, довело до плохого конца многих ребят покруче, чем он.
Отныне Папа единолично правил целым районом, что его вполне устраивало. Положение его казалось настолько прочным, что он мог позволить себе игнорировать отдельных остряков, за глаза величавших его Мутным Папой. Вся соль тут заключалась в том, что зубоскалили они за глаза и с оглядкой, что свидетельствовало о страхе, который в глазах Мутного Папы был эквивалентен уважению.
Жизнь с провинциальной неторопливостью шла своим чередом: в обмен на оружие в закрома сыпалась зелень, тихие коммерсанты исправно платили дань. Старая, как мир, формула «Вы платите — мы защищаем» в Гвоздилине работала как нигде, поскольку защищать своих данников Мутному Папе было не от кого. Пару раз в его район сунулись гастролеры из Мурома, причем вторая компания приезжала не столько на гастроли, сколько узнать, что случилось с первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120