— Ничего, пройдет, — ответил тот, держась за сосновый столб.
В этот день он обедал с каменщиками и до вечера ходил по строительству. Ударили в било к вечерне в церкви Самтавро. Рабы ушли домой. А он все ходил вокруг храма, осматривал в сумерках любимое творение. Болела поясница, но желание увидеть Шорену было сильнее боли. Был тихий вечер, едва качались верхушки кипарисов, в зелени тополей чирикали воробьи. На улицах пустынно. Он пересек кладбище. Безжизненно шуршали стебли репейника и лебеды. Солнце прощалось с Кавказом, Дрозд стонал в зелени плюща.
Только что взлетевшие совиные птенцы направлялись к дубовой роще. Самые слабые из них садились по пути на ветви деревьев. Смешными казались юноше эти хмурые существа. Было еще светло, и они не видели Арсакидзе, сидели нахохлившись, странно щурили глаза.
Арсакидзе вышел на большую дорогу, ему встретились босоногие мальчишки. Беспечно шагали они и распевали песни, открывая рты, как поющие ангелы на фресках.
По направлению к самтаврской церкви шествовал целый легион монахов. Арсакидзе почувствовал странный запах, какой бывает обычно в темных кельях и трапезных, — смешанный запах ладана, кожи и пота. Безмолвно, безрадостно текла по дороге толпа черно-рясников, слышался только топот. Монахи, как привидения, двигались к западу, и длинные тени их тянулись следом.
Видимо, они возвращались из монастырских виноградников; в руках у них были мотыги, лопаты, топорики. За спинами висели связки срезанных лоз. На полах черных ряс навяз репей и чертополох.
Торопились озабоченные сутулые старцы, вечерний ветерок шевелил их седые бороды. Мрачно глядели они на заходящее солнце; на всех были линялые одежды, а на шеях — черные четки.
Шагали твердо чернобородые, широкоплечие мужчины. Латы, мечи и шпоры были бы им больше к лицу, чем потертые монашеские рясы. Эти крепконогие и широкогрудые богатыри больше пригодились бы при штурме крепостей. Горели румяные, щеки, пушились усы и волнистые бороды.
Были в толпе монахов и безбородые, узкоголовые, кривоногие, сморщенные мужчины с тоненькими писклявыми голосами, те, что до конца своей жизни колеблются между Гермесом и Афродитой, Женщины ненавидят таких мужчин, как чуму, потому что они не владеют мечом, не умеют наладить соху, не могут косить хлеб, поразить врага копьем. По природе своей бесплодные, безбородые, старики с юности и сюсюкающие дети в старости,
Арсакидзе с отвращением глядел на этих долговязых, вихлявых, писклявых, с впавшей грудью и широкими бедрами мужчин.
В конце этой ватаги шли послушники, еще безусые, бледные, с длинными шеями, прекрасноликие, с перетянутыми бедрами, широкогрудые и статные.
Им было бы к лицу ездить верхом на породистых, высоких конях или идти в атаку на врага с копьями в руках. Среди них были и совсем мальчики с густыми курчавыми локонами, тоненькие, как тростинки. Восковой налет был на их бледных лицах.
Арсакидзе рассматривал каждого из них. Запах воска, ладана и затхлых келий исходил от их одежды. «Нищие во Христе!» Он содрогнулся, точно раньше не видел этих монашеских легионов в Уплисцихе, Трапезунде, Византионе. Замер наконец шлепающий звук подошв, и Арсакидзе услышал топот коней. Пастухи гнали с гор табун царских коней. Босоногие слуги сидели на неоседланных кобылицах или по двое вели на привязи жеребцов, в гривах которых запутался репей. Ржали ратные кони, с пеной у рта грызли удила… Жеребята, прыгая и приплясывая, бежали за кобылицами. Буйволы, запряженные в арбы, покрытые бурками, поднимали по дороге пыль. Тоскливо сопели потомки бегемотов, словно они везли в столицу покойницу-ночь… Подойдя к дворцу Хурси, Арсакидзе обернулся: двое-трое прохожих мелькали еще на перекрестках улиц. Он дал им пройти и быстро свернул в сад. Полный тревоги, поднимался он по ступенькам лестницы. Запросто захаживал он когда-то в семью Колонкелидзе и теперь удивлялся своему волнению.
Большая зала была открыта. По углам мерцали светильники. У самого порога сидела служанка Хатута. Чулок со спицами лежал у нее на коленях. Арсакидзе поздоровался, но ответа не последовало. Он заглянул служанке в лицо — она крепко спала.
Войдя в залу, юноша кашлянул. Никто не отозвался.
Рогатые оленьи головы, трехзвенные панцири, стрелы и луки висели по стенам. Осторожно прошел он мимо закрытых сундуков. Задняя дверь была чуть приоткрыта. Он остановился у самого порога и осторожно заглянул в малую залу.
Семь хевисбери сидели вокруг стола, на котором лежали груды пховских япухов. Арсакидзе узнал всех пховцев: Мурочи Калундаури, Мамука Баланчаури, Мартия Багатаури, Зезваи Мисураули, Бердия Бебу-раули, Ушиша Гудушаури и Шиола Апханаури.
Во главе стола сидела Гурандухт.
Косматые хевисбери сидели в железных шлемах. Пламя светильников отражалось в их черных латах. Опустив головы, слушали они Шорену.
— Я женщина, но я буду мстить царю за отца. Без меня не начинайте восстания. Я приеду в Кветари в день святого Георгия из Цкароствали. Надену на себя латы и шлем отца, опояшусь его мечом, сяду на его ратного коня и поведу войско с синим знаменем вперед. И тогда мы увидим, на что способны пховские рыцари и женщины. Наше счастье, что Георгий не разрушил в Кветари главной крепости. Вы должны как можно скорее построить боевые башни. Ошибка моего отца была в том, что Он допустил в Пхови войско Звиада, пригласил царя в замок и не ослепил его до прихода Звиада Мы не должны повторять этой ошибки. Войско Звиада мы встретим в Гудамакари.
Встал старейший Мурочи Калундаури:
— В тот раз нам изменили Мамамзе и Тохаисдзе. Они должны были разбить войско Звиада в Гудамакари.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96