Весёлость её раздражала лишь Габриелу, но Шура и Айка с любопытством выслушивали её болтовню. Особенно, когда та рассказывала о своих прошлых приключениях.
— Будто знала, что со мной несчастье случится: успела трижды побывать замужем, — сказала Кинга с грустным хвастовством.
— А мальчик от какого по счёту мужа? — угрюмо поинтересовалась Габриела.
— От третьего. Как родила его, так вскоре и сплавила к свекрухе — пусть забавляется, коль сынок её такой прыткий. Впрочем, мужья у меня были что надо. Все трое — как с икон списаны: высокие, статные, я каждому до плеча еле доставала. Первый — кинорежиссёр. Казалось бы, что я ему — детдомовская недоучка. Мало актрисулек, что ли? Но он так понравился мне, что как увидела, — сразу решила — женю на себе. А уж если я решила, так оно и будет. В то время я работала в кечкеметской больнице санитаркой. Познакомились мы с Андрашом в парке. Я возьми да и представься ему студенткой мединститута, а в больнице, мол, практику прохожу. Наврала ещё, что на пианино играю. В первые дни знакомства перед его приходом ставила на проигрыватель какой-нибудь фортепьянный концерт, а услышав его звонок в дверь, хлопала крышкой пианино, — взяла в доме быта напрокат, — будто и впрямь играть умею. Словом, корчила из себя черт-те что. Он все просил что-нибудь при нем исполнить. А я то палец забинтую — вроде как порезалась, то ещё какую отговорку найду. Словом, вскоре разгадал он мои хитрости, но все равно женился. А разошлись из-за его скупости — даже цветы ни разу не преподнёс.
Габора в дискотеке подцепила. Правда, я не любила туда ходить, — как на ярмарке себя продаёшь, да ещё и краснеешь оттого, что не всегда покупают. На белом танце я обвела зал глазами и выбрала самого красивого парня. Очень он удивился моей смелости, подмигнул дружкам, и потом, танцуя со мной, перемигивался с ними. Ах так, разозлилась я, непременно тебя заарканю. Притворилась в тот вечер легкодоступной, курящей и вообще стервой. После танцев эдак небрежно говорю: «Буду не против, ежели проводите меня». У него челюсть так и отвисла. Словом, заинтересовался моим нахальством. Тут я возьми, да и возведи между ним и собой неприступную стену, будто во всем Кечкемете нет женщины более недосягаемой, чем я.
Ну, а за третьего вышла потому, что соседи заклевали — беременная, а не расписана. Я бы и не расписывалась — он моложе на четыре года, мальчишка. Но вдруг вильнул в сторону. Задело это меня, вот и приструнила тем, что сказала: «Ты никогда не нравился мне, просто хотела ребёнка, а ты был бы мне обузой». У него же чертовское самолюбие — немедленно потащил в загс.
— Ну и пройдоха же ты, — откровенно возмутилась Габриела.
Но Кинга и в этот раз не обиделась на неё, лишь негромко рассмеялась.
— А знаете, — перевела она разговор на другую тему, — вот присматриваюсь я к людям и прихожу к выводу, что человек по сути своей одинаков, родился ли он в бамбуковой хижине или на тридцатом этаже небоскрёба. Все ждут и хотят любви, мечтают о чем-нибудь удивительном.
— Все это ужасно, — вновь возмутилась Габриела.
— Что именно? — вскинулась Кинга. Она собиралась в парк и наводила вечерний марафет: пудрилась, подкрашивала брови и ресницы.
— Кому ты желаешь здесь понравиться? — безжалостно спросила Габриеле.
Кинга продолжала молча возиться с косметикой.
— Представь, влюбишься в какого-нибудь спинальника или он в тебя. И что из этого получится?
— Жаль, отсюда тебе не виден вечерний парк. Знаешь, сколько уже здесь влюблённых? Молодые ведь.
— Кошмар.
— Прекрасно, а не кошмар, — рассердилась Кинга. — Люди не дают задавить себя болячкам, а ты зарылась в них и знать ничего не знаешь, даже писем домой не пишешь.
Нездоровой желтизны лицо Габриелы расплылось в подобие улыбки.
— Ну представь, — сказала она тоном старшей, дающей наставления неразумной молодой подруге, — у двоих спинальников родится третий, скорее всего, тоже спинальник. Ничего себе семейка.
— Что же ты предлагаешь, вообще запретить нам смотреть друг на друга? А может быть, нас уничтожить?
— Не знаю. — Габриела отвернулась к стене.
«Она рассуждает, как, возможно, рассуждают о нас здоровые», — подумала Айка о Габриеле, и ей стало тоскливо.
По субботам и воскресеньям морские купания отменялись. Да и в обычные дни не разрешали заплывать за буёк. А уж под водой плавать и вовсе запрещалось. Айка тихо страдала от этих ограничений, но, пообжившись, вскоре нашла выход. Однажды, разъезжая в коляске по прибрежному парку, она попала в безлюдный уголок. Густые кусты маслин подходили близко к воде, однако нужно было преодолеть метров десять песка, в котором коляска застревала. Пришлось замаскировать её в кустах, чтобы не увидели из корпуса, и пробираться к воде по-пластунски. Бежевый купальный костюм делал её незаметной на песке и, оглянувшись на бойницы санаторских окон, она преодолела опасное расстояние, воображая себя чуть ли не под обстрелом врага. С наслаждением окунувшись, поплыла в сторону городского пляжа, где можно было купаться сколько угодно и как угодно. Но шумное многолюдье отпугивало, и она выбрала участок между двумя пляжами. Вода здесь была прозрачной, просматривался каждый камешек, испуганно шныряли стайки мелких рыбёшек, зависали розовые и голубые парашюты медуз.
Вдоволь накупавшись, вылезла на песок. «Почему ноги, живые в воде, на суше бессильны?» — в который раз спрашивала себя. Опираясь о коляску, попробовала встать и осела на песок. Долго лежала неподвижно, потом вновь были попытки одолеть ватную пустоту, и снова все кончалось неудачей.
По камке, выброшенной недавним штормом, бродил баклан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85