— воскликнул он.
— Совершенно с вами согласен, — задумчиво проговорил архидиакон, — но чушь эта, в конце концов, существует и способна задурить голову многим.
— Вы что же, в самом деле полагаете, — спросил Морнингтон, — что в наши дни лондонский издатель продал душу дьяволу, расписавшись в акте купли-продажи собственной кровью? Да будь я проклят, если поверю! Магией интересуется куча народа, но они ведь не мажутся жиром покойников и не скачут на новолуние в чем мать родила.
— Вот дался вам ваш лондонский издатель, — сказал архидиакон. — Если у него есть душа (а это вы признаете), он волен продать ее. Не обязательно дьяволу, можно и самому себе. А что такого? — Священник замолчал, задумавшись. — Да, теперь я вижу, надо бы мне попытаться вернуть этот потир. Существуют же какие-то нормы благопристойности, порядочность, в конце концов. Грааль, — если это Грааль, — голос архидиакона потеплел, — вовсе не предназначался для похотливых оргий сумасшедшего петуха.
— Ничего себе петух! — воскликнул Морнингтон. — Да если все это правда, он — самый настоящий стервятник!
— Не в орнитологии дело, — сказал священник. — Я вот думаю — что можно было бы предпринять уже сейчас?
Честное слово, я почти готов просто пойти и забрать его.
— А может, лучше мне сходить? — предложил Морнингтон. — Стивен все равно просил зайти, если я доберусь До Фардля. И еще я потолковал бы с Лайонелом Рекстоу. — Морнингтон говорил непривычно резко. — Знаете, западет в голову глупая мысль, и кроме нее ты больше ничего не видишь. Хотя, по-моему, вы все-таки ошибаетесь.
— Тогда зачем вам к нему ходить? — сказал архидиакон. — Если я сошел с ума…
— Я сказал: «ошибаетесь», — запротестовал Морнингтон.
— Тот, кто ошибается после удара по голове, и есть сумасшедший, — продолжал священник. — Так вот, если я и свихнулся, то разговор с Персиммонсом или даже с Рекстоу, кем бы он ни был, вряд ли добавит ясности.
Кеннет вкратце объяснил, кто такой Рекстоу и как он попал в усадьбу.
— Так что, видите, с этим коттеджем все очень благородно, — закончил он.
— Дорогой мой, — вздохнул архидиакон, — если бы вы с Персиммонсом пили чай и он отдал бы вам последнюю крошку, это ничего бы не доказывало. Просто эта крошка ему не нужна, а хочет он чего-то совсем другого.
Позже к вечеру, дойдя до коттеджа, Кеннет обнаружил, что Лайонел не разделяет точку зрения архидиакона. В отношении семейства Рекстоу Грегори Персиммонс был безупречен. Он предоставил им коттедж, он послал прислугу и освободил Барбару от хозяйственных хлопот; он часами возился с Адрианом и настолько увлек его моторами и машинами, что Адриан все чаще подумывал, а не пойти ли папе с мамой погулять, пока он играет с новым приятелем. Словом, Лайонел не видел смысла присоединяться, пусть даже ради сочувствия, к крестовому походу против своего благодетеля, тем более что и сам Морнингтон разрывался между сочувствием и скепсисом.
— В любом случае, — сказал Лайонел, — не понимаю, что я должен делать. Да любой, кто возьмется освободить меня от Адриана на полдня, может лупить по голове хоть архиепископа, я и слова не скажу.
— Ничего ты не должен, — отвечал Кеннет, — Я просто хотел обсудить с тобой эту историю.
— Слушай, — предложил Лайонел, — мы завтра приглашены в Калли на чай… Хочешь, я поговорю с ним?
Кеннет появился в Калли после полудня. Утром он побывал на службе и выслушал проповедь архидиакона на тему «Не пожелай дома ближнего своего». Отождествив «ближнего» с Господом, архидиакон упомянул о «стадах Моих на тысячах холмов», и вывел отсюда, что желать можно только дома Господня, а верней — самого Господа Бога. «Не Его творения, не Его проявления, не Его свойств, но Его Самого, — закончил он. — Вот чего мы должны желать, к чему стремиться, ибо только тут дозволительна и хороша любая жадность и любая страсть. Вся вселенная — дом Его, и сам ты — слуга Его, и тела наши — волы Его и ослы Его, и душа ближнего твоего — невеста Его. Только Его желай всем сердцем, разумом и волей. Восславим же Господа Всемогущего, и воздадим хвалу Отцу и Сыну и Святому Духу!»
Паства рылась в карманах, искала мелочь.
Кеннет застал на террасе в Калли Грегори Персиммонса, сэра Джайлса и все семейство Рекстоу. Хозяин весьма любезно встретил одного из своих давних сотрудников. Кеннет, правда, не обратил на это особого внимания. Проходя вслед за служанкой через зал на террасу, он заметил древнюю чашу, очень похожую на ту, которую описывал архидиакон. Она открыто стояла на полке возле садовой двери. Кеннет растерялся. Не мог же Персиммонс выставлять на всеобщее обозрение свои воровские трофеи! Либо священник ошибался, либо Персиммонс того и добивается, чтобы все сочли это невозможным.
«Нет такой идеи, — размышлял Кеннет, — чтобы наше сознание тут же не подобрало ей альтернативы. Ладно. Надо действовать».
— Как поживаете, мистер Персиммонс? — спросил он. — Надеюсь, вы простите, что я зашел к вам?
Разговор неторопливо вился вокруг весенних планов и книжного дела вообще. Изредка в нем возникали тихие заводи, и Адриан тут же нырял в них.
Как-то само собой Лайонел и Кеннет заговорили о правке, и сэр Джайлс, хранивший до сей минуты упорное молчание, вдруг оживился.
— Объясните-ка мне, — поинтересовался он, — гранки показывают посторонним?
— Скорее нет, — без особого пыла ответил Лайонел, следя за Адрианом. — Зависит от издателя.
— От беса, я бы сказал! — проворчал сэр Джайлс. — А вы что скажете, Персиммонс?
— Соглашусь, — ответил тот. — Пока они не ушли в печать, показывать их не стоит…
— Вот я и спрашиваю, — язвительно сказал сэр Джайлс, — с какой стати гранки моей книги давали всем, кому не лень, когда она еще не вышла из печати?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74