теперь странное свечение постепенно удалялось от моря к северу. С приближением рассвета на горизонте возникли оранжевые и зеленые мерцающие полосы.
– Смотри же сюда, приятель. Мир уже начинает меняться. Керувим обладает властью, которой тебе никогда не понять. Близится время, когда небо станет черным, а луна кровавой. На небе появятся знаки, которые и самых сильных мужчин заставят дрожать за свою жизнь. Даже твой Бог не в силах остановить то, что уже грядет. – Демьюрел встал, обогнул письменный стол, прошел мимо Рафы и остановился в эркере, глядя на залив. – И все это свершится по моей воле!
По-прежнему глядя на камин и пустое кресло Демьюрела, Рафа заговорил:
– Вы себе льстите. Или действительно не знаете, что вам не дано понять всю силу Бога, против которого вы восстаете… Разве вам не понятно, что он просто дозволил вам немного потешить себя тщеславием? Вы говорите о веревке, но единственный, для кого она предназначена, это вы. Бог придет, но придет затем, чтобы быть судьей, и вы будете взвешены на весах его и сочтены безумцем.
Демьюрел поднял с пола пустую бутылку, в два прыжка оказался позади Рафы и с размаху ударил его по затылку. Удар был нанесен безмолвно и неожиданно. Задев головой край стола, Рафа упал на пыльный и грязный пол, усыпанный объедками и мышиным пометом.
– Убери его отсюда, Бидл. Вся эта трескотня о Боге выводит меня из себя. И подай мне клеймо; мы оставим ему знак, который он не забудет вовеки.
8
КАУСТИК И ХОЛОДНАЯ КАПУСТА
Резкий запах, бивший в ноздри, дал Рафе понять, что он не умер. Это был запах каустика, от которого лились слезы, огнем жгло глаза и мучительно першило в горле. Он сделал вдох и тут же почувствовал, что задыхается в отвратительных запахах, поднимавшихся волнами вокруг него. То были запахи каустиковой серы, жженых морских водорослей и собачьей мочи.
Он лежал лицом вниз, в полной темноте, напрягая все силы не только для того, чтобы дышать, но также чтобы вернуть сознание. Рана в затылке непрестанно ныла, мучительная боль жгла огнем каждый нерв во всем теле. Правое плечо невыносимо горело, плоть словно отделилась от костей, изрезанная на тысячи кусков. «Если я чувствую боль, значит, все еще жив», – подумал он про себя, стараясь выплюнуть мокрую солому, набившуюся в рот, и грязь, каким-то образом застрявшую между зубами. Он ощутил вдруг резкий вкус аммиака во рту. К горлу подкатила тошнота; он проглотил ком и тут осознал, что его руки туго связаны за спиной.
Рафа услышал, что снаружи хлещет дождь и переговариваются о чем-то мужские голоса. Кто-то грубым голосом выкрикивал приказания, и крик этот напоминал лай свирепой сторожевой собаки. Было слышно, как ветер бьется об оконные ставни, то захлопывая, то распахивая их и колотя по стене с тяжелым «ба-бах… ба-бах… ба-бах». Издалека доносились слабые удары молота по металлу. Рафа открыл глаза, надеясь увидеть хоть какой-нибудь проблеск света. Мрак вился вокруг него, как густой туман, сквозь который не проникнет ни глаз, ни свет.
Рафа перевернулся и умудрился сесть, спиной прислонившись к холодной, влажной и скользкой каменной стене. Он уперся руками в мокрый пол, стараясь почувствовать свои кисти, чтобы понять, как крепко он связан. Откуда-то неподалеку, из кромешной тьмы до Рафы донесся чей-то тихий плач.
– Мир тебе! – проговорил Рафа. – Скажи мне, как тебя зовут.
Ответа не последовало, но всхлипывания не прекратились. Вдруг Рафа услышал бренчание и грохот железных цепей, которые волокли по каменным ступеням. Дверь распахнулась, и в помещение вломились двое в рыбацких сапогах и длинных грязных монашеских хламидах. Худой коротышка с кривыми ногами нес в руке фонарь. Второй, громадный, в рваной одежде толстяк, тащил пару железных оков и клепальный молоток.
При свете фонаря Рафа разглядел в углу мальчика – это он плакал там, свернувшись клубком и прикрывшись волглой соломой. На нем была затрепанная рубаха и рваные штаны; волосы свалялись от грязи, лохмами падали на лицо.
Тот, что пришел с цепями и молотком, схватил Рафу за волосы и рванул кверху, заставив встать на ноги. От него пахло пивом и холодной отварной капустой. Его грубое лицо было красновато-сизым, подбородок зарос серебристой щетиной.
– Пошли, парень. Демьюрел желает посадить тебя на цепь, чтобы ты не пустился в бега. – Он загоготал и тряхнул цепями перед Рафой. – Только не вздумай учинить какую-нибудь глупость. Отсюда только один выход – через парадную дверь, а она заперта.
Верзила поволок Рафу за волосы через все помещение, подтащил к стене и швырнул так, что он кулем рухнул на пол. Рафа вскрикнул от нестерпимой боли, когда раненым плечом, падая, проскользил по грубой каменной стене.
– Ах ты, боже мой. А ведь он, похоже, крепко надрался. Надо бы его малость освежить.
С этими словами толстяк подхватил ведро с нечистотами, стоявшее у его ног, и опрокинул омерзительную жидкость на голову Рафы.
– Вот теперь твой запах понравится любой леди. Ладно, давай-ка наденем на тебя эти железки.
Коротышка смотрел на Рафу с отвращением. Он не мог понять, почему Рафа так невозмутим. Не протестует, не пытается сопротивляться. В тусклом свете штормового фонаря Рафа, превозмогая боль, улыбался. Коротышка и верзила переглянулись, обоим хотелось добиться хоть какой-то понятной им реакции от юноши, которого они всей душой жаждали подвергнуть пыткам, хотели услышать его вопли. Они еще раз переглянулись, потом посмотрели на Рафу, который опустился на колени на волглую солому, набросанную на каменный пол.
Но прежде чем они успели приступить к действию, мальчик, валявшийся в углу, вдруг вскочил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94