Поскорее, что ли, отпустил бы меня с миром.
Но они продержали меня еще целый час, выпытывая насчет школы, моих успехов, пели про будущие успехи Тристрама и про то, какой здесь чудесный уголок Кентербери. Вообще-то весь Кентербери – просто чудо, но этот его уголок особенно прекрасен. Да, конечно, жилье здесь дорогое, зато двух одинаковых домов не сыщешь, и от одного до другого никак не меньше пятидесяти ярдов. В один голос они сообщили, что около каждого дома стоят две машины, а возле некоторых – даже три. Здесь самое место для синих рубашек, синих костюмов и галстуков, а также брючных костюмов из бархата. А если я установлю на крыше платформу и поставлю на нее телескоп, я, вполне возможно, буду видеть и тот дом, и другой, и ту спальню, и другую. Так что, Холланды, поселяйтесь на нашей Малберри-роу. На прощанье я пожал им руки: одно рукопожатие – слабое и влажное, другое – крепкое и по-приятельски мужское.
Выйдя из гостиной, я попрыгал на первой ступеньке лестницы, чтобы они услышали – я ушел спать. Сам же подкрался к их двери, опустился на колени и прислушался. Разговор велся негромко, и я улавливал лишь отдельные слова, но все равно стоял на коленях и вслушивался – очень хотелось узнать, что же они обо мне говорят. До моего слуха донеслось «воспитанный», «приятный»… это что же, черт подери, обо мне? Да о чем угодно. Вот мерзавцы, хоть бы одно предложение произнесли громко… наверняка это все обо мне, о том, какой я обаятельный и зрелый человек. «Воспитанный». «Приятный».
Я пошел спать, и волны сна понесли меня Бог знает куда: я стал всезнающим гуру Малберри-роу, и мир сидит у моих ног и внимает моей мудрости. Отец отрастил висячие усы, а мать побрилась наголо. По бокам от меня устроились Тристрам и Дженни, они преданно смотрят мне в глаза и поглаживают мои ноги. Самое заветное их желание – дождаться моей улыбки. Они ждут ее неделями, и когда, наконец, лицо мое расплывается в улыбке, вместе со мной расплывается весь мир, и вокруг его глаз вспыхивают лучики морщинок. Руки Тристрама и Дженни тянутся выше, к Большому Джону, он величественно покачивается между ними, они по очереди его целуют. Окаменевшие ступни слегка поистерлись от пылких прикосновений паломников, но Большой Джон неизменно силен и крепок. Моя рука стискивает его. Увы, всего лишь моя.
На следующее утро я проснулся поздно – мама суетилась вокруг меня, отец же возражал: иногда человеку невредно и отоспаться, а в школу он меня подвезет. Мама: так я совсем разленюсь, отец – ничего, я это заслужил. Интересно, чем же? И за что?
Когда мы забрались в машину, отец сунул мне пятерку и похлопал по колену.
– Ты их заслужил сполна.
– За что? То есть спасибо.
– Можно не благодарить, а за что – разве не ясно. Этих Холландов ты смел, как ураган. Мало того, что они переезжают в дом девятнадцать, все свои юридические дела она будут вести через мою фирму – и только через нее. А это – немалый фронт работы. Верно?
– Ну, отлично.
– Вот видишь. Что посеешь, то пожнешь.
– В смысле?
– Любое дело нужно готовить. А значит – оказать дополнительную услугу. Расположить людей к себе.
– Понял.
– То-то же. Посеешь семя – оно обязательно прорастет.
Во время ланча в школе вопрос переезда Холландов на Малберри-роу вдруг встал с новой остротой. Я был дежурным по столовой и, в частности, обслуживал стол, за которым сидел Тристрам. Какой-то обормот умыкнул у него из-под носа порцию гороха, и Тристрам сидел, тоскливо озираясь по сторонам глазами подстреленного оленя. Но вот увидел, что обжора напротив навалил себе гороха столько, что едва помещалось в тарелке. Тристрам дернулся всем телом, и на лице обжоры вспыхнула мучительная боль. В следующую секунду половина его гороха перекочевала к Тристраму.
– Тебе это так не пройдет, – пригрозил обжора.
Я был готов прийти на помощь, совершить обряд жертвоприношения. Закричать, что, если хоть один волос упадет с прекрасной головы Тристрама, большой обжора превратится в двух маленьких.
– Сам будешь бить или компанию соберешь, толстопузый? – окрысился на него Тристрам.
– Да ты…
– Что я, толстопузый?
– Ну, погоди. Я тебе сделаю.
– Неужели?
– Посмотришь.
Они умолкли и уткнулись в свои тарелки, у меня же совершенно пропал аппетит. Я взглянул на кучку дерьма, дымившуюся передо мной, потом на Тристрама… аппетит пропал начисто. Ненасытные зверьки подталкивали мне свои тарелки за добавкой… ничего, поберегите желудки. Все три оставшиеся куска мяса – даже не разрезанные пополам – я с улыбкой положил ему, он чуть вспыхнул, а остальные застонали над своими тарелками. Что я, совсем очумел? Я и сам слега вспыхнул.
После короткой молитвы я отловил его у выхода из столовой.
– Я вчера с твоими родителями познакомился.
– Да?
«И что дальше?» – прочитал я в его взгляде.
– Ты, наверное, переедешь на нашу улицу – через дом от меня.
– Да. Я знаю.
Его слова означали «Это все?», а мне хотелось притиснуть его к груди и воскликнуть: «Нет, не все, сладкий мальчик с шелковой кожей. Далеко не все». Увы, мало ли чего кому хочется. Но я на него не обиделся. К тому же, парень явно смутился. Как же, первогодок разговаривает с самим школьным старостой! На его губах обозначилась легкая улыбка, и он убежал по коридору… какой стройненький… просто загляденье…
ГЛАВА 5
В хорошие дни обязательно происходит что-то хорошее. Во всяком случае, должно. А вдруг не произойдет? Наступила суббота, тот самый день. Мне восемнадцать лет. Мальчик, сынок, малыш, в ночь с пятницы на субботу я почти не сомкнул глаз.
– Келвин. Выйди, посмотри, что на улице. Родители с сияющими лицами стояли на тротуаре.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55