Он распустил свою рок-группу, которая так ничего и не достигла, и начал обходить расплодившиеся в Нью-Йорке бутики, предлагая им организовать паблисити. Он тоже учуял в Маккензи потенциал. Ее модели были оригинальны, сумасбродны и новы. Его одобрение и вера добавили ей самонадеянности. Она начала нуждаться в его комплиментах так же, как в чашке кофе по утрам.
Иногда она приходила домой в семь часов вечера. Поскольку Голдштайны из-за несварения желудка у Эйба всегда ели рано, обед ко времени ее возвращения уже бывал закончен. Маккензи усаживалась с матерью на кухне, ела то, что оставляли для нее теплым, и рассказывала, как прошел день.
– Твоему отцу хотелось бы видеть композиции, которые ты делаешь в школе, дорогая, – однажды вечером сказала Эстер. Стоял декабрь, было холодно, и она приготовила свой знаменитый борщ.
Маккензи сделала круглые глаза.
– Господи, почему? Ему не нравится то, что я делаю, он не понимает этого. Это доходит даже не до всех преподавателей в школе.
– Но почему ты не стараешься понравиться своим преподавателям? – спросила Эстер.
– Прежде всего, я должна понравиться самой себе! – выпалила Маккензи.
У Эстер вырвался душераздирающий вздох. Ее роль заключалась в поддержании мира, в том, чтобы быть своего рода буфером между взбалмошной дочерью и раздражительным мужем.
Позднее Эйб Голдштайн совершил паломничество в комнату дочери, предварительно громко постучав. Она переворачивала листы своего альбома для набросков, разукрашенного неоновым фломастером. Эйб взял альбом, водрузив на нос очки. Он рассматривал ее мини-юбки в комплекте со светящимися париками, коротенькие майки с рукавчиками, одежду для диско с дырками, прорезанными на спине или над животом.
– Это как странички юмора в воскресной газете, – заметил он, возвращая альбом.
Маккензи засмеялась.
– Хорошее определение, папа. Именно так девочки хотят выглядеть: «поп», «оп», сумасбродными и забавными.
– М-да? – Эйб недоверчиво пожал плечами. – Ты знаешь, что мы сегодня продаем так, словно у людей не будет завтра? Домашние му-мас.
– Что это?
– Похоже на женские халаты, но с дикими гавайскими рисунками, многоцветными. Девятнадцать девяносто пять, и хорошо идут.
– Это здорово.
– Думаешь, ты в состоянии придумать такую ерунду, – спросил он, – вроде этих му-мас?
Маккензи пожала плечами.
– Не знаю. Полагаю, что смогу. Если кто-нибудь приставит револьвер к голове.
Эйб повернулся и присел на край кровати, глядя ей в лицо.
– Твои братья очень успешно работают в магазине. Они не жалеют, что пошли в этот бизнес. Ты тоже когда-то неплохо продавала по уик-эндам, помнишь? Мой план – подготовить вас всех для дела. Я не вечен, у меня уже нет сил.
– Ты это говоришь годами.
– И с каждым годом я становлюсь все слабее. – Его взгляд как будто говорил: «Вы об этом еще пожалеете», надеясь вызвать в ней чувство вины. – Если ты когда-нибудь вздумаешь покинуть свою школу, я устрою тебе твою собственную мастерскую. Если мы увидим, что что-то хорошо продается, ты сможешь быстро сделать выкройки, и мы найдем пару швей. Мы устраним посредников. А тебе самой шить не придется, как до сих пор. Что ты на это скажешь?
Маккензи покачала головой.
– Мне нравится мое дело. Это то немногое, что мне всегда нравилось – самой конструировать одежду, а затем изготавливать ее. Я не хочу копировать чьи-то модели. У меня есть мои собственные!
– Эти? – Он захлопнул альбом с набросками. – Но какие люди станут носить такое? Чудаки?
– Да! Чудаки вроде меня!
Он взглянул на ее узкую кожаную юбку и белые чулки в рубчик.
– Это не шутка! С моей точки зрения, ты одеваешься как чудачка!
Она рассмеялась.
– Вот и хорошо! Я и хочу, чтобы такие люди, как ты, думали, что я выгляжу как чудачка! А для меня чудачки – эти твои домохозяйки из Бронкса в их гавайских му-масах! Они не имеют ничего общего с модой!
– Мода – это то, что носят женщины! – закричал Эйб.
– Ух-ух! – ответила Маккензи. – Мода находится впереди всего этого!
– Впереди! – Эйб скорчил гримасу. – И ты думаешь, что сделаешь деньги на этой ерунде? Школа не учит тебя самому главному – как заработать на жизнь!
Маккензи тоже встала, стараясь сохранить спокойствие:
– Я заработаю на жизнь! Но я могу конструировать только ту ерунду, которую я считаю хорошей!
– С моей точки зрения, это просто упрямство! – выпалил он и выскочил из комнаты.
Реджи и Макс просунули свои головы в дверь.
– Почему ты всегда доводишь его до бешенства? – спросил Макс.
– Потому что я не лижу его задницу, как вы! – выкрикнула она в ответ.
– В твоей школе есть хорошенькие курочки, Мак?
– Конечно. Множество, но почему ты думаешь, что они только и мечтают, чтобы встретиться с вами?
Макс шлепнул себя ниже пояса.
– Потому что у нас есть то, что им нужно.
– Господи, вы оба такие еще неотесанные, вы понимаете это? – сказала она. – Думаете, мои подруги смирятся хотя бы с тем, как вы едите?
Она захлопнула перед ними дверь, опустилась на кровать и охватила голову руками. «О Господи, дай мне силы уйти отсюда!» – молила она.
Колин только что сделал рисунки моделей из новой коллекции Говарда Остина для шестистраничного материала в «Дивайн». Он пригласил Говарда в свою студию, чтобы выпить, показать предварительно ему рисунки, а еще потому, что хотел увидеть еще одного мужчину, влюбленного в Корал.
– Ты лучший друг Корал, – сказал ему Говард, – так утверждает журнал «Уименз Уэр».
– Я обожаю эту женщину, – согласился Колин. Говард взглянул на него:
– Я тоже ее обожаю, если бы она только позволила приблизиться к ней.
Колин завертелся на своем стуле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175