Надо сказать, солнце и в самом деле нещадно жгло земляную площадку в центре маниатты. Глаза Сибиллы, теперь скрытые очками, неотрывно смотрели на Патрицию.
Девочка не обращала на нас никакого внимания. Она полностью принадлежала тому, что ее окружало и что с каждым мгновением все больше походило на коллективное помешательство, на одержимость. Топтание, от которого гудела вся площадка становилось все более быстрым, а маршрут движения – все более ломаным. Дергались конечности, перекручивались поясницы, вихляли бедра, сталкивались со стуком колени и лодыжки, тряслись в конвульсиях плечи и животы, и темп все убыстрялся, движения становились все более интенсивными, а амплитуда их – все более широкой. Но самое интересное впечатление производили длинные черные шеи танцоров, сильные и невероятно гибкие, игравшие в этом действе роль главной пружины. Они то втягивались внутрь, как бы исчезая совсем, то вдруг распрямлялись, возносились вверх, как тонкие колонны, то отбрасывались назад, вращались и изгибались, словно какие-то беспозвоночные животные или рептилии; они вели свою собственную игру, танцевали свой собственный танец. А на поверхности этих шей от крика вздувались вены и мышцы, напоминающие узлы лиан.
Мужчины и женщины, выстроившиеся вдоль стены маниатты, подхватывали, усиливали эти вопли, и, хотя сами оставались на месте, их шеи тоже участвовали в танце, быстро и причудливо раскачиваясь.
Внезапно воины подпрыгнули все одновременно с поднятыми вверх копьями и тесаками, с выставленными вперед щитами. Металлические лезвия со звоном ударили по толстому кожаному покрытию щитов.
Я наклонился к Буллиту, сидевшему впереди меня и спросил:
– Это, наверное, они изображают конец охоты, да? Смерть льва?
– Да, – ответил Буллит, не оборачиваясь.
Я обратил внимание, что мышцы его тяжелого затылка дрожат. И почувствовал, что и у меня происходит то же самое. Исступление масаев передалось и нам.
Я посмотрел на Патрицию. Она по-прежнему стояла на коленях, очень прямая и напряженная. Лицо у нее было спокойное, ясное, но губы ее очень быстро шевелились. Она беззвучно повторяла слоги, которые вырывались из глоток танцующих воинов и подхватывались всем кланом.
И только Сибилла, сидевшая спрятав глаза за темными стеклами очков, не поддавалась суровой магии этого исступления. Разумеется, на щеках у нее и в уголках рта мышцы иногда подергивались. Однако это мне уже знакомо. Это были признаки хронического недуга, правда недуга, от которого она вроде бы оправилась, как мне казалось, в последние дни. Я подумал обо всем том, что она сказала мне на веранде и о ее трезвом уме, которым она тогда руководствовалась. Я подумал было о том, чтобы напомнить ей ее же слова, чтобы она опять взяла себя в руки. Но как это можно было сделать и как она могла бы меня услышать?
Между тем рваный ритм хоровода убыстрялся: в рычании и пыхтении, вздымавших потные груди, не осталось уже ничего человеческого. Копья и мечи вовсю дубасили щиты. Шеи теперь походили на черных ужей, охваченных неистовыми спазмами.
Вдруг две девочки, три, четыре, десять девочек сорвались со своих мест и тоже образовали цепочку. И эта цепочка выстроилась рядом с цепочкой находящихся в трансе воинов и стала повторять, от затылка до кончиков пальцев, все движения этого транса. Хрупкие запястья, тоненькие лодыжки, узкие бедра, бесплотные плечики задрожали, завихляли, задергались в конвульсиях, подключаясь к изнурительному дикому хороводу, который расчленял тела молодых мужчин. Только в отчаянно вопящих ртах девочек вскоре выступила пена, а глаза закатились.
В мою ладонь впились ногти, ногти Сибиллы. Она выпрямилась и сказала:
– Я думала, что смогу… Но нет… Слишком уж это отвратительно… Эти малышки… Они уже… Они уже жены этих сумасшедших…
Сибилла добавила, почти срываясь на крик:
– Спросите, спросите у Джона!
– В самом деле, – подтвердил Буллит, не оборачиваясь. – Но по-настоящему женаты только те, кто уже перестал быть мораном. А у остальных пока что не жены, а сожительницы.
Тут раздался вдруг голос Патриции, отрывистый, хриплый, неузнаваемый.
– Умоляю вас, перестаньте разговаривать, – сказала она. – Сейчас самый важный момент. Мораны вернулись в маниатту с убитым львом.
Две параллельные цепочки развертывались, свертывались.
– Вы только посмотрите на нее, – шепнула мне Сибилла. – Это ужасно.
Патриция стояла на коленях, но ее бока, плечи, шея – особенно ее шея, такая нежная, такая чистая – задрожали, завибрировали, завихлялись.
– Джон! Джон! – позвала Сибилла.
Буллит не успел ответить, потому что в этот самый момент Ориунга, увлекая за собой всех остальных, подбежал к нему и, потрясая копьем, что-то прокричал.
Я невольно повернулся к рейнджерам. Опершись на свои ружья, они смеялись.
Буллит глазами спросил Ваинану, стоявшего рядом с ним. Новый вождь клана повторил на суахили слова морана. Он говорил медленно, старательно произнося слова. Сибилла поняла, что он сказал.
– Джон! – закричала она. – Он просит отдать Патрицию ему в жены.
Буллит неторопливо встал. Он обнял одной рукой Сибиллу за плечи и тихонько сказал ей:
– Не надо пугаться, милая. Это же ведь не оскорбление. Напротив, это честь. Ориунга – их самый красивый моран.
– И что ты собираешься ему ответить? – спросила Сибилла, едва шевеля побелевшими губами.
– Что он еще не мужчина и что потом мы посмотрим. А поскольку в конце этой недели они покинут заповедник…
Он повернулся к Ваинане, сказал ему что-то на суахили, а Ваинана перевел его слова Ориунге.
Сибилла теперь вся дрожала, несмотря на нестерпимую жару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63