– Вы слышали новость, сеньора? – спросил он, стараясь сохранить спокойствие, приличествующее монаху, который вверил свою судьбу богу. – Красные начали наступление между Тордесильяс и Медина-дель-Кампо.– Когда? – спросила Фани почти равнодушно.– Сегодня утром.– А где находятся Тордесильяс и Медина-дель-Кампо?– В пятидесяти километрах отсюда.– Что же нам делать? Бежать? – спросила она, охваченная злобным желанием напугать его еще больше.– Не знаю… Как решит отец Эредиа.– Я предполагаю, что он решит остаться. Мы не можем бросить больных. Но если красные придут, они перебьют нас как собак.– И я уверен в этом, – вырвалось у брата Гонсало, который уже не мог справиться со своим страхом. – Вчера вечером мы узнали, что в Лериде убито тридцать доминиканцев, а в Хаене и Пальма-дель-Рио августинцев и кармелиток сжигали заживо.– Может быть, это только слухи, брат?– Нет, сеньора… Рим сообщил об этом по радио.– Ужасно!.. Значит, они будут совершать такие злодеяния и здесь!Брат Гонсало страдальчески вздохнул. Потом задумался и, после краткой паузы, быстро проговорил:– У вас есть бензин для санитарной машины, сеньора?– Есть, брат. Если понадобится бежать, вы спокойно можете рассчитывать на место в кузове, независимо от решения отца Эредиа.«Было бы чудесно, если бы Эредиа увидел, как ты удираешь», – подумала она злобно.– Благодарю вас, сеньора! – сказал он с глубокой признательностью, сразу ободрившись, – Вам не придется бояться неприятностей с народной милицией из-за меня если мы попадем на территорию красных… Я буду в гражданском платье.– В таком случае вам надо бросить также распятие и молитвенник.– Я не могу их бросить, потому что это против правил ордена, но я уберу их в шкатулку.– А если обнаружат шкатулку?– Я скажу, что она не моя. Но риск ничтожный, сеньора!.. – сказал он умоляюще.– Разумеется, Не беспокойтесь, брат.– И еще одно, сеньора… – сказал он озабоченно. – Я боюсь, как бы дон Бартоломео не реквизировал ваш бензин.– О, вряд ли он посмеет наложить лапу на британскую собственность.– Все же не мешало бы припрятать где-нибудь одну канистру.– Хорошая мысль. Я завтра скажу Робинзону…– Можно закопать ее в овражке, где мы хороним мертвецов, – предложил Гонсало; он обдумал даже эту подробность.Внезапно его встревоженное лицо приняло свое обычное выражение смиренного ничтожества – снаружи послышались шаркающие шаги отца Оливареса. II Отец Оливарес не утерпел, чтобы не сделать понюшку табаку еще в своей палатке, и теперь приближался, облегчая свои нервы многократным блаженным чиханьем. Он вошел в палатку с влажными глазами, порозовевший от приятных спазм в носу, еще рас чихнул и положил на стол толстую продолговатую тетрадь. Фани вспомнила, что это расходо-приходная книга больницы. Она не раз открывала эту книгу, чтобы вписать туда переводы от Брентона и Моррея.– Брат Гонсало, вы налили чаю нашей благодетельнице? – спросил отец Оливарес.На иезуитском языке это означало: «Налейте чаю и немедленно уходите». Фани уже была отчасти знакома со сложными отношениями в иерархии ордена. Низший мог оставаться в присутствии высшего, только если его пригласят. В противном случае он должен удалиться. Брат Гонсало поспешил подчиниться этикету ордена и, налив чай, со смиренным поклоном вышел из палатки. Все это выглядело очень естественным, но появление расходно-приходной книги тотчас подсказало Фани, что профессор схоластики решил воспользоваться моментом для делового разговора. Отец Оливарес был лишен дипломатического дара и тотчас себя выдал. «Сейчас будет просить», – подумала Фани. Как чудесно все складывается, теперь она окончательно унизит и уничтожит Эредиа! Подошло первое число, а она словно забыла, как переводят деньги на текущий счет иезуитов. Отцы выждали несколько дней, и вот теперь Оливарес хотел напомнить ей о ее христианском долге милосердия.– Почему вы называете меня благодетельницей? – сухо спросила Фани.– Сеньора, а как же нам вас называть? – умильно заговорил профессор, но новый приступ чиханья помешал ему продолжить. Он вытащил из кармана громадный платок вроде того, какой носил Эредиа, и, прежде чем уткнуться в него лицом, успел выговорить: – Простите!.. Приношу извинения…Фани извинила его с дружеской улыбкой. Его природное добродушие и вечная рассеянность всегда располагали ее к нему. Ей пришло в голову, что Гонсало или Эредиа ни за что не стали бы нюхать табак перед тем, как явиться к даме, да еще к даме, у которой они собираются просить денег. Но отец Оливарес, идя в столовую, забыл об этом само собой разумеющемся правиле. Как только табакерка очутилась у него в руках, он мгновенно поддался соблазну и сделал понюшку.– Ужасно!.. – сказал он. – Чересчур крепкий табак.Он приготовился снова начать цветистое предисловие к своей речи, но Фани его предупредила:– Говорите прямо, отец!– Благодарю вас, сеньора!.. – сказал он с признательностью. Что-то ему подсказало, что иезуитское красноречие, которым он овладел в молодости после долгих тренировок, сейчас только усложнит его задачу. – Так будет лучше. Я хотел вам сказать, что больница находится в катастрофическом финансовом положении.– Какая больница?– Наша!.. – удивленно сказал иезуит.– Неужели вы называете покойницкую, в которой мы живем, больницей? – холодно спросила Фани.Оливарес посмотрел на нее испуганно.– Я спрашиваю вас именно об этом, – продолжала она. – Что такое наш лагерь – больница или похоронное бюро, содержащееся на средства благотворительности?– Не знаю, сеньора!.. – ответил иезуит угнетенно. – Разум заставляет меня видеть вещи почти в таком же свете, в каком их видите вы, но…– Это большая добродетель – прислушиваться, кроме голоса бога, и к голосу своего разума.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95