От одного его вида становилось зябко. А нас вели в самую его гущу. И если пьяному разводящему озеро было по колено, то мы с Киром вымокли до нитки, применительно к собаке- до последней шерстинки!
На что мой пес водяной, но и он не выдержал. Стал забегать вперед и заглядывать мне в глаза, как бы упрекая меня и пытаясь образумить.
Я внял его молчаливым уговорам — повернул назад. Здравый смысл возобладал. Я побоялся застудить своего помощника. Без него мне не на что было рассчитывать на охоте, с ним я мог надеяться хоть на какую-нибудь завалящую утку.
В палатке я обтер его насухо большим махровым полотенцем, а сам переоделся во все сухое. Человеку проще, чем собаке, у него — несколько шкур. У собаки, к сожалению, одна, и хороший хозяин никогда не должен забывать об этом.
Мы забрались под теплое одеяло, согрелись и уснули.
Сквозь сон я слышал, как вернулись охотники, и дальше уже спал под несмолкаемый гомон, стук кружек и звон бутылок. Ближе к утру я полностью отключился. Проснулся от того, что вдруг на сердце у меня стало тревожно.
Я открыл глаза. Этого можно было и не делать. В палатке Стояла абсолютная темнота. Каким-то шестым или десятым чувством я угадал, что Кир сидит рядом со мной и печально смотрит на меня. Без сомнения, он был чем-то встревожен, и его тревога передалась мне.
Я протянул руку в темноту, нащупал друга и погладил.
— Тебе чего не спится? — спросил я.
Он не шелохнулся.
Я подумал, что, может быть, волки бродят возле нашего бивака, и он их учуял. Самому стало немного жутковато. Я начал напряженно вслушиваться в ночь… И услышал далекий и потому сильно приглушенный звук выстрела. Так вот где была зарыта собака!
Я засмеялся и потрепал Кирюшу по холке:
— Эх, ты охотничек!
Но и на эту ласку он опять никак не отреагировал.
Я включил фонарь. Свет не прибавил храбрости моему псу. Здорово же я напугал его зимой, и теперь он расплачивался за мою глупость.
Я натянул болотные сапоги, потеплее оделся и вылез из палатки. Наш лагерь словно вымер. Угасая, дымился брошенный костер.
Возле него трупами валялись несколько пьяных охотников. Дым стлался над землей и над ними и сливался с туманом, окутавшем реку. Светлая полоска зари едва обозначила край неба.
Я сунул голову в палатку. Кир, съежившись в комок сидел на прежнем месте и на меня даже не глянул.
— Ну, выходи! — сказал я ему строго. — Уже уток бьют!
Пес словно оглох. А выстрелы гремели все чаще, ближе и громче, к кто-то, не дожидаясь нас, набивал рюкзаки дичью.
Надо было как-то расшевелить своего помощника и я решил пойти на хитрость. Открыл тушенку и начал греметь ложкой по банке, и начал чавкать, как колхозная свинья, и тушенку нахваливать, словно век не едал ничего вкуснее.
Кир на мою уловку не отреагировал.
А выстрелы ухе слились в непрерывный гул. Казалось, что-то жутко-тяжелое, чудовищно-нелепое катится с небес на землю и вот-вот под своим гремучим катком передавит все живое.
У меня у самого пропал аппетит. Мне страшно захотелось заткнуть уши и рвануть с этой охоты куда-нибудь подальше. И уж если бы я знал, что нас здесь ожидает, наверняка не мучился бы сам и не мучил бы своего друга.
Но мы были здесь. А сидеть здесь вот так без дела стало страшно. В предрассветных сумерках болотная и речная птица, напуганная шальной стрельбой, металась молча надо мной в начинающем светлеть небе… Зрелище тягостное, и в рамки здравого смысла никак не укладывалось. Дикое побоище ничего не имело общего с моими романтическими представлениями об убийстве птиц и животных.
И Кир, судя по нему, разделял мою точку зрения, и, в отличие от меня, еще боялся за свою жизнь. Ему было страшнее всех. Он, бедолага, все слышал, но ничего не видел. Неизвестность пугает больше выстрелов, а замкнутое пространство усиливает страх. Это в равной степени относится и к людям, и к собакам. Мой пес находился на грани нервного срыва.
Я был обязан не только не простудить его, но и привезти домой психически нормальным.
Я взял его на поводок. Решительные меры, но ничего не попишешь. И как он не упирался, выволок из палатки. Он должен был почувствовать себя на свободе. Именно через чувство свободы приходит к нам чувство безопасности.
Прижимаясь к моей ноге, он неохотно пошел со мной к скошенному полю, подальше от охотников и, как мне представлялось, от уток тоже.
Солнце поднялось, и словно драгоценные камни рассыпало в траве. Заискрилась, засверкала цветными огнями холодная роса. И Кирюша оживился, заметно осмелел. И хоть по-прежнему стрельба стояла невообразимая, но он уже почти же обращал на нее внимания. Он все веселее и азартнее бегал по огромному полю, что-то вынюхивая и выискивая в скошенной траве. Постепенно к нему вернулось привычное для него состояние. Он снова начал радоваться жизни. Зато мое настроение оставалось безрадостным. Меня угнетала мысль, что мой пес не оправдал мои надежды, и мы придем домой ни с чем. По недомыслию я даже бутылку с собой не взял, чтобы обменять ее хотя бы на пару уточек. Мало того, что это само по себе грустно, так еще надо будет как-то объяснить жене, почему я такой тупой и на этот раз не оправдал ружье.
Невеселые мысли — самая тяжелая ноша. Мы пересекли поле только по одной диагонали, а я уже устал. Рядом оказалась копна сена. Я завалился в нее вверх животом, подставил лицо утреннему солнцу и начал набираться сил для предстоящих объяснений с женой.
Какое-то время я лежал один и думал, что Кир вот-вот прибежит ко мне. Полежать он любил не меньше моего и всегда охотно разделял в этом деле компанию со мной.
Но на этот раз он почему-то не спешил последовать моему примеру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36