После несодержательного молчания, в течение которого мне удалось примерно посчитать частоту и период вращения вокруг меня реанимации, я спросила:
– Сколько я здесь?
– Уверена, что хочешь знать? - в сомнении покосился на меня врач, но я кивнула с максимально доступной мне сейчас твёрдостью. Давайте мне правду и всё! Какой бы она ни была! Правду-у-у-у-у-а-а-а может, не надо?
– Не считая того дня, когда ты прибыла - второй день.
– А-а-а-а?!! - у меня в шоке отвисла челюсть, обнажив все тридцать или сколько их там у подростков зубов. - Сколько?!!
– Второй день, - повторил Крестовский…
… После того, как окончилась моя гневная и ну очень пошлая тирада в адрес Эдуарда, обращённая, по стечению обстоятельств, к ни в чём не повинному потолку и поминающая всех эдуардовых родственников аж до минус пятого каления, начиная от обезьян и тигров и заканчивая матерью и отцом, я уже более сдержанно произнесла:
– А когда меня выпустят?
– Да хоть сейчас, неугомонная ты душа! К тебе тут периодически Киара, Джо и Никита с Майком забегали, еле выпроводил их с полчаса назад! - в голосе доктора лязгнуло раздражение. - Уходи, когда хочешь, только пусть капельница закончится. Но учти, если ещё раз хлопнешься в реанимацию, избитая Эдуардом, и будешь сама в этом виновата - лечить не буду. Уволюсь!
– Ну и пжалуйста! - мрачно буркнула я. - Мы вместо Вас Склифосовского позовём.
21.
Однако из больницы я вышла только через два дня - когда сумела стоять на ногах твёрже, чем моя старая одноногая кукла Долли-Ло десять лет назад, до того момента, как Эдуард оторвал у неё голову.
Кстати, о голове.
Мне всё-таки удалось поставить себе вместо наковальни мою драгоценную башку. После всей той дозы медикаментов, которые мне вкатили медсёстры и Крестовский, в этой самой башке царила некоторая каша, а ещё она вся сплошь провонялась лекарствами и кофе. Добрый как розовый слон Майк нечаянно вылил мне его просто на голову. Они сегодня ночью, видите ли, пили за моё здоровье на концерте "Ауте" (а-а-а-а!!! как я могла его пропустить?!! ), поэтому у него наутро трясутся руки. Садист.
Кстати, о состоянии вестибулярного аппарата.
Драться всерьёз, в полную силу я не смогу, пожалуй, ещё несколько дней. Меня всё не отпускает лёгкое состояние ирреальности, будто я немного под кайфом. Лекарства, чёрт бы их подрал! А то, что я по ровной линии пройти не могу и всё время витаю в облаках - это как? А вот так: хреново, очень хреново, пусть даже Право поединка у меня спионерили на неделю. Кстати, она заканчивается послезавтра! У-у-ух! Козырненько! К этому времени я приведу себя в порядок! Вообще, не знаю, как оно там в книгах или на киноэкране, но лично я - да и любой из Круга, про остальных не знаю - восстанавливаюсь быстрее, чем об этом рассказывается во всяких книжках и медицинских пособиях. Ну буквально как собака! Так что хрень порядочную они там пишут и снимают. Гриппом болеют несколько недель? Фигня мандаринная.
– Вот, одевайся, - Киара - единственный человек, которого пустили ко мне после кофейного омовения моей свежеприобретённой головы и подушки - бросила на мою больничную постель вполне свежую одежду. - Прежние твои шмотки пришлось выбросить: все в крови и блевоте.
Я живо натянула лифчик, чёрную футболку с надписью "Blood", чёрные просторные джинсы карго, сидящие у меня на бёдрах (кажется, я похудела?) и чёрные кроссовки. Ко всему этому прилагалось: цепи у пояса, пара кожаных клёпанных браслетов, шипастый ошейник, тушь и чёрная подводка для глаз. Киара отлично знала, что после реанимации меня остро пробивает на такие вещи.
Завязав шнурки, я подошла к зеркалу. Под накрашенными глазами, удобно расположившимися в глубоких потемневших нишах моего лица - фиолетовые круги. Желтоватая скула помечена красной ссадиной, висок - тёмным синяком. Нижняя обветренная губа имеет фиолетовый оттенок и припухла сбоку, где была рассечена. Рассечённой была в двух местах и левая бровь. Наверное, мне никогда не суждено проколоть её. Нос, кстати, тоже не в самом лучшем виде, а про красавцы-синяки на теле молчу: это наше с ними интимное, где и как долго они у меня будут.
– Сделаешь мне дома массаж? - устало спросила я, заталкивая больничную рубашку под подушку.
– Разумеется, Кени, - так она меня называла, моя Киа. Кени и Киа - две трёхлетние девочки-близнецы. Мертвы - в Ночь Выбора мы обе так решили. И всё же…
– Кстати, Кен, там поспорили, сможешь ли ты сама выйти, либо тебя вывезут, - с толикой ехидства заметила за моей спиной сестра. Кто-кто, а я, принюхиваясь к арабике в косичках, не была настроена шутить, поэтому выпрямилась и оскорблено посмотрела на её отражение в зеркале.
Тихо хохотнув, Киара подошла сзади и, тепло обняв меня за плечи, прижалась щекой к моей щеке. Мы замолчали, глядя на отражения своих почти одинаковых лиц. Свежее её и избито-усталое моё. Наши глаза: тёмно накрашенные, озорно блестящие её и просто обведённые тусклые мои. Наши голоса, которые мы слышали в голове, только наши, когда мы касаемся друг друга и говорим.
Вот вам и второй эффект близнецов:
"- Козлятина отпущения, почему ты не поставила меня Подхватом во второй раз?"
"- Зачем? Чтобы мы вместе как пара стоптанных тапочек провалялись неделю в больнице?"
"- Да хотя бы. Знаешь, как говорят: за компанию. И если ты в следующий раз снова ляпнешь, мол, без Подхвата, я тебя сама поколочу.".
Какая-то медсестра удивлённо заглянула в мою палату. Было чему удивляться: близняшки Браун молчат. Может, сдохли, как парочка опоссумов?
– … А что было после того, как я вырубилась? - поинтересовалась я вслух, решив не нервировать медперсонал. Он и без того чересчур нервный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142