Легкие уже не выдерживали. Я решил, что лучше смерть, чем эта затянувшаяся агония, отхаркнул сквозь наполненный водой рот использованный воздух и чуть было не поддался соблазну сделать следующий вдох уже под водой. Но сдержался. Сделав шаг вперед, я прижался затылком к холодной стенке салона, стараясь, чтобы верхняя часть моего тела максимально выступала из воды, и набрал полные легкие воздуха.Он был вязкий и ядовитый. Он состоял наполовину из паров бензина и масла, а наполовину из продуктов моей жизнедеятельности (вернее, моего умирания), и все же это был воздух.На протяжении моей карьеры я дышал самым разным воздухом: морским ветром Атлантики и тяжелыми от благоуханий ароматами Эгейского моря, острым запахом норвежских сосен и пьянящей, как шампанское, дыхательной смесью высокогорных Альп. И все же любой из этих вариантов не был так восхитителен, как несколько глотков удушающей смеси азота, углекислого газа, паров бензина и масла, подаренных мне судьбой в глубине чудом не пострадавшей от пуль хвостовой части вертолета. Я дышу – следовательно, существую.Я вдохнул шесть раз, пытаясь погасить сжигающее меня изнутри пламя и уменьшить давление в ушах, и двинулся как можно дальше в глубь корпуса. Здесь вода достигала груди.Сделав несколько движений рукой, я попытался определить, сколько еще осталось воздуха, как быстро прибывает вода и как много, вернее, как мало у меня времени. Сделать это в абсолютной темноте было не так просто. И все же я вычислил, что, учитывая повышенное давление, смогу оставаться в живых еще десять – пятнадцать минут.Передвинувшись в левую часть корпуса, я втянул в легкие очередную порцию воздуха, после чего погрузился в воду и двинулся вперед, чтобы проверить дверь для пассажиров, расположенную в двух метрах за креслом пилота. Если мне удастся ее открыть, это будет настоящим подарком судьбы.Воистину сегодня судьба благоволила ко мне. Я сразу же нашел ее, то есть не судьбу, а дверь, вернее, даже не дверь, а то место, где она должна была находиться. Выход был свободен. Удар, заклинивший правую дверь, «с мясом» вырвал левую. Я вернулся в мою кислородную камеру, чтобы минуту отдохнуть. К сожалению, воздух показался мне уже не таким вкусным, как в предыдущий раз. Вот что значит отсутствие ажиотажа.Теперь, зная, что я могу покинуть корпус вертолета в любой момент, я перестал торопиться. Наоборот. Я был уверен, что там, наверху, меня ждут люди с оружием в руках. Опыт общения с этими людьми подсказывал мне, что они не будут очень спешить с отплытием; если среди них есть кто-то непоследовательный и недобросовестный, значит, я знаком не со всеми. Они справедливо считают, что работа, выполненная наполовину, – это только начало новой, не менее важной работы. Наверняка они прибыли на лодке, которая сейчас, после удачного расстрела, находится точно над тем местом, где затонул вертолет. Моя голова, показавшаяся над поверхностью моря, станет для них сигналом к успешному завершению операции.Я подумал о том, что скажу деду Артуру, если доберусь до «Огненного креста», если когда-нибудь буду иметь возможность поговорить с ним. Я мог уже считаться профессиональным неудачником. Меня можно было уже использовать в качестве амулета. С той только разницей, что амулет оберегает от бед, а я становлюсь их причиной. Я погубил «Нантесвилль», я не уберег Бейкера и Дельмонта, я демаскировал нашу плавучую базу и демаскировался сам (после визита «таможенников» в этом не было сомнений), наконец, из-за меня погиб замечательный пилот и отличный парень Скотт Уильямс. Из сорока восьми часов мне осталось двенадцать, и я не слишком хорошо знаю, как распорядиться этой уймой свободного времени. Если бы в этом проклятом корпусе было достаточно кислорода, я, наверное, просидел бы здесь до самого конца отпущенного мне командиром срока…И тут меня прошиб холодный пот. Должно быть, примерно то же самое чувствует пассажир только что взлетевшего лайнера Лондон – Дакар в тот момент, когда он вдруг отчетливо вспоминает, что забыл выключить дома утюг из розетки. Я вдруг вспомнил свои занятия глубоководным спортом, и в моем мозгу, словно монолог командира, чеканно прозвучали слова нашего инструктора, монотонно зачитывающего беспечным будущим аквалангистам, что такое кессонная болезнь.«Кессонная болезнь – декомпрессионное заболевание, возникающее при быстром подъеме водолазов с большой глубины при нарушении правил декомпрессии (постепенный переход от глубинного высокого к поверхностному нормальному атмосферному давлению). Вызывается переходом в газообразное состояние избыточного количества азота, содержащегося в крови и тканях организма, которые получили его в период нахождения человека по повышенным давлением. Признаки: зуд, боли в суставах и мышцах, головокружение, расстройство речи, паралич. Возможен летальный исход».Из всего перечисленного меня устраивали только боль в мышцах (они болели у меня и так) и расстройство речи (я ни к кому не собирался обращаться с пламенным монологом), но паралич и все остальное меня не очень-то устраивали.На какой глубине я находился? Это был принципиальный вопрос. Давление показывало, что вертолет погрузился достаточно глубоко, но на сколько метров? Двадцать? Тридцать? Сорок? Я пытался вспомнить морскую карту. Дно здесь в некоторых местах достигало глубины ста пятидесяти метров. Но я был ближе к побережью. Здесь, конечно, так глубоко быть не могло, и все-таки, если я нахожусь на глубине более пятидесяти метров, я погиб. Я восстановил в памяти таблицу декомпрессии: «Человек, пребывавший десять минут на глубине более пятидесяти метров, должен при подъеме на поверхность останавливаться через равные промежутки времени, так, чтобы время подъема было не менее восемнадцати минут».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90