Рассчитывали прибыть туда часа в три ночи, чтобы утром, завершив дела, успеть к рейсовому самолету из Белькачей на Алдан. Нашли рыбака, хозяина моторки, который взялся доставить нас к месту назначения. Стояла середина лета, но вода в реке была холодна, и ночной ветер, как ни отворачивайся, пронизывал до костей. Володя сидел впереди меня – в свитере и теплой куртке, а я ругал себя за вечную спешку – на мне тоже был свитер, но прихватить куртку забыл.
Моя правая рука была в гипсовой лангетке. Я не снимал гипс с того дня, как сломал руку в автомобильной аварии в Магадане. Лодку бросало из стороны в сторону, от резких порывов ветра меня укрывала Володина спина. Пришла ночь, ничего не видно, ветер усиливался. Я накинул на плечи прорезиненную зюйдвестку с капюшоном, но она все время сползала. Мне это надоело, и я минут за 20–30 до случившегося надел ее на себя. Она пахла рыбой и бензином, но хоть как-то защищала от ветра. Наконец при свете выплывшей из-за туч луны мы увидели невдалеке покрашенные серебрянкой цистерны и строения нашей базы. До базы оставалось метров пятьсот, когда мотор внезапно заглох, и лодка моментально перевернулась.
Я плохо помню это мгновенье. Вынырнул из воды, чувствуя, что зюйдвестка мешает двигать руками, попытался стянуть ее с плеч. Сбросить ее не удавалось, рукава тяжелели от воды, и, в какую бы сторону я ни пытался грести, меня тянуло под воду. В темноте мы перекрикивались, я слышал голоса Володи и рыбака. Володя кричал, чтобы плыть к лодке, я сказал – всем плыть к берегу. Меня тащило вниз. Я не был верующим человеком, но в такие минуты – а их бывало много у меня – всегда вспоминал Боженьку и маму. Я плыл к берегу, и вся моя жизнь, казавшаяся такой длинной, промелькнула передо мной.
Выбрался на берег. Темно, ничего не видно. В груди как будто каленый лом. Я вылил из рукавов воду – из каждого, мне казалось, больше чем по ведру. Стащив с себя зюйдвестку, я пошел к базе. Вошел в первый попавшийся барак. Люди, как по тревоге, выскочили к реке. Рыбака нашли, а Володи нигде не было. Утром на вертолете прилетели следователи. Только на третьи сутки нашли Володю – он утонул вместе с лодкой.
Мы хоронили Володю в Алдане. Все очень жалели его – магаданский парень, отличный боксер, и пловец. Все, что случилось, не укладывалось в голове. На похоронах была его жена Лида с ребенком. Лида почему-то сняла обручальное кольцо и положила в гроб, это всех смутило, но вдове никто ничего не сказал.
Показатели «Алданзолота» росли, артелью все были довольны.
Джулай поддерживал старателей. Мы не жаловались на слабое материально-техническое обеспечение, ничего не просили, не обивали пороги районного и областного начальства, чтобы решать вопросы. Придерживались принципа: опираться на собственные силы. Правление разработало рациональную схему снабжения – через Якутск, Алдан и от станции Сковородино (на Транссибе) – по зимнику протяженностью в 1000 километров.
В артели была атмосфера общего напряжения, постоянной предприимчивости, поиска лучших решений. Этим, в частности, артель существенно отличалась от государственного предприятия. Там инициативный человек, предложив решение, сулящее выгоду государству, мог рассчитывать на премию, на почетную грамоту, другие моральные стимулы. Практически никакое новшество, предложенное работником, не сулило заметной выгоды его товарищам. В артели любая реализованная идея, кому бы ни принадлежала, в конечном счете вела к увеличению заработка всех. Потому профессионалы, изобретатели, умницы среди старателей котируются высоко.
В Якутии к нам пришло много новых людей. Часть их на долгие годы стала ядром артели, определяющим ее репутацию. Одним из таких был Сергей Панчехин. После армии, погостив у сестры и истратив все деньги, он решил на обратный билет заработать у старателей.
В коллективе работало 800 человек – северяне, прошедшие школу Колымы и Якутии. Каждый считал себя асом, которым и был в действительности, и зачастую на новичков смотрели как на людей, которым предстоит многому учиться, чтобы встать вровень с ними.
А этот молодой парень удивил всех в первый же сезон.
Осенью при перегоне техники на участок километрах в шестидесяти от базы ушел под воду бульдозер. С холодами болото сковало льдом. Новичка – с запасом продуктов, железной печкой, ружьем, брезентовой палаткой – оставили, чтобы найти потом это проклятое место. Но Сергей не захотел просто ждать, когда за ним вернутся, а принялся вымораживать бульдозер. «Брать на выморозку» – это значит долбить наледь, осторожно снимать слой за слоем замерзшую массу льда и грязи. И так изо дня в день два месяца, в мороз сорок-пятьдесят градусов.
С этого времени больше никто не мог в нем сомневаться.
Через несколько лет Панчехин окончит курсы горных мастеров, станет начальником участка. Вместе мы работаем вот уже более тридцати лет. Сейчас он мой заместитель. За прошедшие годы мы отработали сотни полигонов, побывали в Южной Америке, в Африке, в Индонезии.
Еще один человек, работающий со мной с тех пор, – Сережа Кочнев. Интересно, что я не могу вспомнить ни одной причины для недовольства его работой за эти три с лишним десятилетия.
«Когда я был слесарем, мастер меня учил: вот видишь, как надо делать? Лучше можно, хуже – нельзя». Этому жизненному принципу Кочнев следует до сих пор.
Весной 1987 года, в дни разгрома артели «Печора», когда руководство Минцветмета и объединения «Уралзолото» устроит собрание артели, чтобы избрать нового председателя, и я сам, видя бесполезность борьбы и желая сохранить коллектив, попрошу меня освободить, встанет Сергей Кочнев и скажет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160