Однажды январским днем Го, получившая от нее заказ на платье, пришла работать в одну из комнат трактира, соседнюю с залом для посетителей.
Вход в заведение мадам Трессолёр закрывает дверь на массивных гранитных столбах, отступающая, по старинной моде, под второй этаж здания. Когда ее открывают, почти всегда налетает порыв ветра, и посетители входят внутрь стремительно, точно брошенные волной. Зал низкий, но просторный, стены выбелены известью и украшены картинами в золоченых рамах с изображениями кораблей, абордажных сцен и кораблекрушений. В углу, на консоли, в окружении искусственных цветов стоит фаянсовая Богоматерь.
Старые стены трактира не раз дрожали от громовых песен моряков, видели сцены грубого и дикого веселья корсаров и дожили до исландцев наших дней, мало чем отличающихся от своих предков. Судьба многих моряков ставилась здесь на карту, иные из них находили тут работу – во время попоек, сидя за дубовыми столами.
Не переставая трудиться, Го прислушивалась к разговору, который вели за перегородкой мадам Трессолёр и два старых, уже не выходящих в море рыбака, пришедших, чтобы пропустить кружку-другую вина.
Старики толковали о новом красивом судне, стоящем в пемпольском порту, о том, что эта «Леопольдина» вряд ли будет готова к ближайшей путине.
– Да нет же, – возражала хозяйка, – разумеется, она будет готова! Говорю вам, вчера уж и команду набрали: всех со старой «Марии», которую продадут на слом, и пятеро новеньких. Те приходили наниматься сюда, сидели передо мной за этим вот столом и моим пером подписывали контракт. Так-то вот! Ну и красавцы все, клянусь вам! Ломек, Тюгдюаль Карофф, Ивон Дюфф, Кераэз-сын из Трегье и Большой Янн Гаос из Порс-Эвена, который один стоит троих!
«Леопольдина»!.. Это случайно услышанное название корабля, который увезет Янна, тотчас врезалось Го в память.
Вечером, вернувшись домой и сев заканчивать работу при свете маленькой лампы, она то и дело вспоминала это имя, одно звучание которого повергало ее в тоску. В названиях кораблей, как и в именах людей, есть что-то мистическое. Это новое слово, редкое, необычное – Леопольдина – преследовало ее с какой-то странной неотвязностью, сделалось чем-то вроде мрачного наваждения. Нет, девушка ожидала еще раз увидеть Янна уходящим в море на «Марии», на которой она однажды побывала и которую долгие годы хранила Богоматерь. И вот теперь эта перемена, «Леопольдина» тревожила ей душу.
Но скоро она сказала себе, что все это ее не касается, что все, имеющее отношение к нему, не должно больше никогда ее волновать. В самом деле, ей-то что с того, здесь он или где-то еще, уходит в море или возвращается, и на каком корабле?.. Почувствует ли она себя более несчастной, когда он будет в Исландии, а к одиноким, живущим в тревоге женщинам вернется теплое лето, или же когда наступившая осень вернет домой рыбаков?.. Все это ей одинаково безразлично, и то и другое не сулит ни радости, ни надежды. Нет ниточки, которая бы теперь связывала их, не существует ни малейшего повода для сближения, ведь он даже забыл бедного Сильвестра. Стало быть, надо навсегда расстаться с этой единственной мечтой, с этим единственным желанием, нужно забыть Янна, забыть обо всем, что имеет к нему отношение, забыть даже само слово Исландия, в котором все еще ощущалась какая-то мучительная прелесть оттого, что оно связано с ним, изгнать его из своих мыслей, сказать себе, что все кончено, кончено навсегда…
С нежностью посмотрела она на бедную спящую старушку, которой она еще нужна, но которая скоро умрет. И тогда зачем жить, зачем работать, для чего?
Подул западный ветер; на фоне мощного, издалека доносящегося стона кровельного жёлоба вновь раздалось тихое мерное позвякивание, похожее на звук детских погремушек. Из глаз ее полились слезы, они текли по губам, оставляя горьковатый привкус, тихо падали на шитье, словно капли летнего дождя в безветренную погоду: они начинают падать внезапно, торопливые и тяжелые, из переполненных туч. Ничего не видя перед собой, чувствуя разбитость и головокружение, она сложила просторный корсет мадам Трессолёр и стала готовиться ко сну.
Вытянувшись в своей красивой девичьей кровати, Го почувствовала озноб: постель, как и все в этой лачуге, с каждым днем становилась все более холодной и влажной. Но молодость взяла свое, и, не переставая плакать, она в конце концов согрелась и заснула.
…Пасмурные дни миновали, наступил февраль, установилась хорошая, тихая погода.
Янн вышел от судовладельца, получив причитающуюся ему долю за летний улов – полторы тысячи франков, которые, по заведенному в семье обычаю, намеревался отдать матери. Год был удачным, и Янн шел домой в добром расположении духа.
Недалеко от Плубазланека на обочине дороги он увидал стайку смеющихся мальчишек, окруживших старушку, которая размахивала палкой. Бабушка Моан!.. Добрая бабушка Моан, которую Сильвестр обожал, – на земле, оборванная! Безумная нищенка, из тех, что толпами бродят по дорогам!.. Ему стало не по себе.
Мальчишки убили ее кота, и она в гневе и отчаянии грозила им палкой.
– Ах, если б он был здесь, мой бедный мальчик, вы бы не посмели, мерзкие негодники!
Она, наверное, упала, гоняясь за ними с палкой; чепец ее сбился набок, все платье перепачкалось в грязи. Говорили даже, что она бывает пьяна. Это случается в Бретани с бедными стариками, на которых обрушиваются несчастья. Но Янн не верил этому, зная ее как почтенную старушку, не имеющую тяги к спиртному.
– Вам не стыдно? – разгневанно набросился он на мальчишек.
В мгновение ока пристыженные, смущенные озорники разбежались в страхе перед Большим Гаосом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56