Могильная земля не вернула бы тебя к нам!
Это было, наверное, впервые, когда Элиас промолчал перед отцом и другими пааделайдскими Пиксами и Ряхками. Мне стало жаль его, я ждал: он что-нибудь скажет, но Элиас только вздохнул, поглаживая скрытый седой бородой шрам. Я пытался понять и отца; он надеялся, что силы свободы помогут ему и всему Пааделайду освободиться от мызы. Отец не знал только, какое участие в этом примет он сам, где ему приложить руки.
— Господский портной, он и есть господский,— сказал Яагуп, когда Элиас ушел.
— Доживешь до его лет, поседеешь весь, послушаем тогда, что ты запоешь,— сказал отец, хотя мысленно сейчас больше был на стороне Яагупа, чем старого Элиаса.
Отца избрали одним из тех нескольких десятков народных посланников, которые седьмого июля должны были собраться со всего Сааремаа в курессаарской ратуше, чтобы и в здешнем краю помочь победе сил свободы. За неделю до этого в Тарту состоялся большой съезд народных представителей, на котором произошел раскол, то же случилось и в Курессааре, хотя «умеренных» здесь было совсем немного и они без большого шума покинули зал ратуши.
Отец вернулся из города такой радостный, такой переполненный надеждами, каким я редко видел его. Я чуть было не спросил, уж не повстречался ли он в городе с матерью, Рахелью, но его первые слова, с которыми он вошел в комнату, были совсем другого рода:
— Наконец-то земля у нас прочно под ногами!
Задним числом видится, что мой отец, которого жизнь достаточно колошматила, был неисправимо легковерным человеком. Но время было столь волнующим, наполненным надеждами — не только отец, но и большинство па- аделайдских Пиксов и Ряхков всерьез поверили, что теперь-то они смогут вынудить Маака продать им за умеренную цену Пааделайд. Организовали даже что-то вроде слежки, чтобы, как только барон объявите я в мызе, тут же заключить с ним купчую. Делили шкуру медведя, будто она уже висела на заборе, словно под купчей стояла подпись барона и была она заверена в городе у нотариуса. «Новые» пааделайдские семьи — аземеские и пякаазе- меские — у которых подворья были столь малы, что осенние штормы грозили снести их домики в море, стали требовать у «старых» семей прирезка к своим землям. А откуда у «старых» лишняя подворная земля? На Пааделайде и не было такой семьи, которая могла бы не думать об угрозе со стороны моря, однако отец мой посчитал, что хюльескивиский Вилльпикс мог бы отрезать несколько квадратных саженей пякааземескому Вилльпиксу. Когда хюльескивиский хозяин прослышал об этом, он тут же вскинулся на нашего отца, словно земля под хюльескивиским домом была уже выкуплена и будто приходилось в самом деле отрезать от нее кусок. К счастью, не было раздоров из-за общественного хлева и картофельной полоски — там все оставалось по-старому.
Да, после радостной вести, которую отец принес из города, пааделайдцев охватила многообещающая горячка. Ну, наконец! Уж теперь-то прочно встанут на ноги! Что там сравнивать гнев осеннего моря с многовековой жестокостью баронов и царей! Теперь-то уж она будет сломлена! Наконец-то наши пааделайдские гнезда не будут больше висеть между небом и землей, а станут насовсем нас — на веки вечные нашими!..
Здесь солнце уже вновь завершало свой дневной путь, склоняясь на хребет острова Ванкувер; тени отдельных вершин уже перекинулись через пролив, хотя до настоящей темноты было еще далеко. Фебе подошла к мужу и положила руку ему на плечо — поздние розы в саду ждали вечернего полива.
ИДУТ КАЗАКИ...
Барон в мызе все еще не появлялся. Кто из нас мог знать, что всегда казавшийся спокойным фон Маак в это время дрожал в панике за толстыми каменными стенами своего замка в Курессааре-Аренсбурге в ожидании немецкого корабля. Бежавший в Берлин депутат Сааремааского конвента барон фон Фрейтаг-Лорингхофен молил о помощи государственного секретаря по иностранным делам барона Освальда фон Рихтховена, вследствие чего отплыл крейсер «Принц Генрих». «Надеюсь, что мои соотечественники не потеряют более ни одного мгновения и воспользуются этой, видимо, последней возможностью для спасения себя и своих семей»,— писал фон Фрейтаг- Лорингхофен коллегии Сааремааского ландрата. Однако капитан «Принца Генриха», несмотря на мягкую зиму, не доверился ледовой обстановке в Рижском заливе и вместо Курессааре задымил на Таллин и действительно взял на борт кое-какие дворянские семьи.
Если бы на совести баронов не было грехов, унаследованных еще от прежних поколений, будь их совесть чиста, тогда бы им не стоило проявлять такого страха. В пятом году в Эстонии был убит лишь один немец, барон фон Баранофф, из мызы Пенинга. А в конце года на призыв баронов о помощи царское правительство послало карательные отряды, которые по наущению господ убили и повесили триста двадцать восемь человек, не говоря уже о десятках жертв кровавой расправы на Новом рынке, не говоря о тех, кто умер от полученных побоев или скончался на каторге в Сибири.
«Идут казаки! Казаки идут!» — неслись по всей земле тревожные крики, как разносились они не раз до этого в течение двух столетий.
Перед карательным отрядом, который вел по Вильяндимаа барон фон Сивере, катилась волна беженцев, дымились от крови разысканные на мызских конюшнях старые скамьи, на которых пороли непокорных, чернели могилы расстрелянных, а стоны сосланных разносились по бесконечной сибирской тайге. То же самое было, где проходили отряды генерала Безобразова и других высоких чинов.
Первые беженцы, которые добрались до Пааделайда, были в основном сторонники бюргерства на Тартуском съезде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65