Я же хотел попытаться возможно точнее записать его рассказ и обнародовать под настоящими именами.
Когда я сказал ему об этом, он какое-то время молчал. А затем начал сожалеть, что вообще рассказал мне о себе и своих близких.
Наступил мой черед задуматься. Я вспомнил, как в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, будучи туристом в Канаде, я позвонил из монреальского отеля человеку, которого я в свое время хорошо знал, и попросил его навестить меня. Первое, что он спросил, когда пришел в гостиницу, при этом пугливо оглядываясь, было: «Ты, случаем, не видал тут какого-нибудь канадского эстонца?» Он боялся, что кто-нибудь из соплеменников увидит его рядом со мной, человеком, который прибыл из Советской Эстонии.
Этот старый человек с далекого канадского Запада таким робким не был. Но у него было потомство от двух предыдущих браков — дети, внуки и правнуки, разбросанные по всему свету, некоторые — известные в Канаде люди, на хорошей службе. И он боялся, как бы история его жизни, перенесенная на бумагу, не причинила им неприятностей. Я попытался убедить его, что самые тяжелые годы «холодной войны» уже давно прошли, но не смог своим оптимизмом развеять его скепсис. Он не имел ничего против, если я как-то скрытно введу историю его жизни в роман, но чтобы представить ее на свет под настоящими именами, от начала до конца, так, как писала ее сама жизнь, этого он просто не позволил.
По возвращении домой я пробовал взяться за роман, «о дело не двигалось. По душевной своей сути я, обращенный в себя человек. В каждом герое моих романов есть частичка меня самого. Я уже не раз повторял себя, в документальном рассказе я мог бы если и не совсем избежать этого (выбор схожих с автором героев), то все-таки значительно уменьшить этот недостаток. Захваченный идеей документального повествования, я уже не мог от нее освободиться. Я написал в Канаду, чтобы старик все-таки позволил мне описать его жизнь примерно так, как она мне запомнилась из его уст. Ответом было категорическое «нет». Чтобы не заниматься безнадежно романом, я написал две пьесы.
В тысяча девятьсот семьдесят втором году я вновь побывал в Канаде. Само собой, я тут же помчался из Монреаля через Канаду в Британскую Колумбию с той поспешностью, какую развивали моторы летящих с востока на запад самолетов. Приземлившись в Ванкувере, я переправился на пароме через залив в Нанаймо, оттуда автобусом дальше на северо-запад, чтобы в определенном месте снова сесть на паром и попасть на один из той тысячи островов, где в порту меня ожидал на своем «волво» мой рассказчик.
Наконец-то запретный ледок стал таять. Но при одном условии: он сам изменит имена — свое и тех, с которыми за долгую свою жизнь делил хлеб и кров, беду и радость; изменит и названия мест, в которых жил. Эти имена и названия были для меня обязательными — исключая общеизвестные и такие, которые знакомы каждому. И этому маленькому острову, по площади примерно с наш Рухну, но, конечно, совершенно иной почвенной структуры, растительности и с другими жизненными условиями (климатически этот островок довольно схож с описанным выше Принс-Рупертом), он придумал новое название, остров Предсказателя Будущего. Здесь, на краю девственного леса, у подножья холма, был его маленький, красивый, ухоженный домик с широким видом на пролив, на другие островки и на вздымающуюся вдалеке горную цепочку острова Ванкувер. Снежные вершины канадских Скалистых гор, скрытые густой стеной леса, можно было разглядеть лишь около магазина, со двора школы или из порта.
Может, для того, чтобы придать большее правдоподобие названию переименованного им острова, он придумал
даже легенду о том, как остров получил это свое название. Некий капитан Джордж из ванкуверских матросов любил по картам предсказывать морякам будущее, за что и получил прозвище. Как-то он нес вахту на «Дисковере» и первым заметил, что со стороны штирборта из тумана вырисовывается остров — более ровный по сравнению с другими здешними скалистыми куполами. Тогда капитан и назвал этот остров по матросскому прозвищу.
В тысяча семьсот девяносто втором году остров еще не был заселен, разве что индейцы из племени затаскивали сюда на берег каноэ, укрываясь от штормов и врагов после рыбной ловли и боевых вылазок, не оставляя сколь-нибудь надолго своих следов. Первые белые поселенцы появились на острове лишь спустя сто лет, и двое из них разговаривали между собой на том самом сааремааском диалекте, отдельные слова которого проскальзывали и в нашей речи. В первые два десятилетия нынешнего века жизнь на острове закипела, с тем чтобы вскоре снова угаснуть. Сейчас здесь проживает полсотни рыбацких семей финского происхождения, другая половина сотни состоит из лесорубов разных национальностей, поменявших в большинстве своем родной язык на английский, поселилось человек десять эстонцев, в домах которых можно было еще услышать эстонский язык. В двух километрах от поселения, в восточной части острова, расположился лагерь хиппи. Сбежавшие из круговерти больших городов, живут они тут в убогих хижинах и палатках, по своим обычаям и законам, до последней возможности избегая даже здешнее маленькое поселение, хотя вовсе обойтись без магазина и почты они все же не могут. Что у меня, как у бывшего учителя, вызвало благоговение, так это удивительно красивое, просторное и современное школьное здание в центре поселка, возведенное пару лет назад властями Британской Колумбии, будто жизнь здесь могла когда-нибудь вновь забурлить. Пока что, думается, надежда эта беспочвенна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65