Кирсти поняла, что у полковника Ратаса и у самого-то не было полной ясности о позиции батальонов.
Самые противоречивые сообщения приходили из второго батальона. Потом прервалась связь с третьим батальоном, и вдруг возник слух, что капитан Сауэр вместе со своей частью перешел на сторону врага. Но вскоре Сауэр доложил по радио, что батальон находится на той же черте, где был в девятнадцать ноль-ноль. Командир второго батальона упорно просил подкрепления— у него якобы большие потери. Командир полка сам пошел туда и вскоре отдал распоряжение послать в подкрепление второму батальону стоявшую в резерве роту автоматчиков.
Через час Кирсти встретила полковника Ратаса.
— Кирсти, немедленно отправляйтесь в редакцию, — Посоветовал ей командир полка.— Здесь можно черт-те ожидать.
Кирсти не пошла. Вторично она встретила полковника после неудачной контратаки полка.
Ратае устало улыбнулся.
— Младший лейтенант Сарапик,— попытался он пошутить,— я приказываю вам немедленно удалиться. — Но тут же махнул рукой и скрылся в штабной землянке, где его ожидал командир дивизии.
Кирсти знала о критическом положении полка, В Малышейкове, которое еще утром было в их руках, теперь находились немцы. Батальон капитана Сауэра, который до ночной контратаки не уступил врагу ни пяди земли и являлся главной силой контрудара, вынужден был в связи с большими потерями отступить, Из второго батальона около ста человек попало в плен. Утром можно было ожидать нового наступления немцев.
И Кирсти устала. Ей тоже не удалось поспать. Весь день и полночи ходила она по подразделениям. Редактор ожидал от нее красочного описания героических дел. Она разговаривала с командирами и политработниками, записала имена многих бойцов, но материала, которого хотел редактор, у нее не было.
Когда она попала под огневой налет немецких шестиствольных минометов, ей показалось героизмом уже то, что люди, лежа в перемешанной со снегом глинистой жиже, сохраняют самообладание. Размышляя так, она лежала на склоне холма и с замиранием сердца ожидала угрожающего воя новых мин. А еще впереди, в боевых порядках рот, мины рвались беспрерывно, И до нее донесся грохот вражеских танков, и она не сомневаясь назвала бы героем каждого, кто, несмотря на рвущиеся вокруг снаряды и свистящие пули, стреляет по танку или по наступающим вражеским солдатам. Мысль эта показалась ей, правда, шаблонной, но она не могла выразить ее иначе, чем это сделали до нее тысячи репортеров.
Впрочем, даже если бы ей удалось написать об этом новыми, хорошими и меткими словами, то и тогда это не удовлетворило бы редактора. Для редактора — нет, почему только для редактора, и для нее самой, для многих других журналистов и читателей — понятие «героическое» означает что-то особое, неповторимое. Герой совершает бросок под вражеский танк со связкой гранат. Он направляет свой горящий самолет на немецкую транспортную колонну с боеприпасами. Во время атаки он первый добегает до вражеских окопов и приканчивает штыком десяток фашистов. И все, что он совершает,— необычайное, особенное, небывалое. Но не кроется ли героизм в простом мужественном сопротивлении, в само собой разумеющемся выполнении солдатских обязанностей?
Кирсти считала, что кроется. Но это не мешало ей искать факты для описания такого геройского дела, ради которого редактор и послал ее в подразделения.
Она решила пойти в штаб дивизии, а оттуда в редакцию. Было темно, как в мешке, дорога незнакомая, холмы похожи один на другой. Невольно стало страшно, А что чувствует солдат, который должен наступать в этой темноте, в тумане, да к тому же еще под огнем? Каждое мгновение его может поразить пуля или разорвать мина. И все же он стремится вперед, не заботясь о себе. Что-то, что сильнее инстинкта самосохранения, толкает его. Разве это не героизм? Да! Даже если бой не дает результата.
Наконец Кирсти добралась до палаток санчасти. Сквозь щели в стенах полуразвалившегося здания просачивался свет. Там был устроен приемный пункт, где перевязывали раненых и делали неотложные операции. Из палатки рядом раненых выносили и клали на машину, которая увозила их в тыл. .
Из дома вышла Татьяна Гавриловна, узнала Кирсти и взволнованно заговорила:
— Я не понимаю, что происходит... Юрий Антонович сейчас оперировал одного красноармейца. Из-под лопатки он вынул вот эту — видите? — пулю.
Врач положила на ладонь Кирсти маленький кусочек металла. Кирсти поднесла руку к глазам. На ладони виднелся тусклый комочек неопределенной формы.
Она не поняла.
— Это наша пуля. Нашего пулемета или «ТТ», Кирсти Карловна. Я убеждена в этом, хотя Юрий Антонович говорит, что можно и ошибиться. Он еще сказал, что это не важно, что в таком тумане свои могут случайно обстрелять своих же. Если бы это было действительно случайно... Но... У меня в голове все смешалось.
Кирсти молчала.
-— Извините меня,— прервала тишину Татьяна Гавриловна,— я устала.
Ее позвали, и она поспешила обратно.
Из злания выносили раненых. Свет из открытой двери упал на лежавшего на носилках солдата. Лицо с ввалившимися щеками и закрытыми глазами показалось Кирсти знакомым.
— Его только что оперировали? Ранение в легкое? -— спросила Кирсти у санитаров.
— Тот самый,— ответили ей.
— Жив?
— Пока — да.
Что-то заставило Кирсти войти в палатку и внимательно рассмотреть оперированного.
Теперь она узнала неподвижно лежавшего на носилках солдата. Его она встретила на одной станции. Он называл ее Березкой и говорил о том, что он не чувствует призвания воевать.
Только теперь Кирсти полностью поняла волнение доктора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83