Так хорошо было сидеть и смотреть на свою ладонь; кожа ее все еще сохраняла ощущение тепла и легкой щекотки, словно по ней нежно водили пушинкой. Он почувствовал тот дурманящий запах пота и, закрыв глаза, откинул голову па спинку кресла. Казалось, даже с кончиков усов у него каплет блаженство: кап! кап! — то справа, то слева.
Но вдруг Кремером овладела бурная жажда движения. Ему показалось, что он должен унести свою добычу куда-то далеко-далеко и там, на новом месте, снова жадно рассматривать ее. На его нетерпеливый звонок явилась Виль-гельмина, вытирая руки передником.
— Скажите, чтобы запрягали!
— Уже сейчас? Федь господин барон хотел фечером на фокзал?..
— Нет, я все-таки поеду в Сяргвере.
Но слово «Сяргвере» сегодня прозвучало в ушах У ль-риха как-то исключительно скверно, точно надтреснутое стекло. Одновременно ему вспомнилось насмешливое прозвище, которое братец Генрих дал сестрам: «три пингвина»... И от одного звука этих слов в сердце Ульриха закрался тоскливый страх. Вильгельмина не успела еще выйти из комнаты, как Кремер мысленно отказался от Сяргвере и снова решил отправиться в город. Зачем ехать поездом, -можно и лошадьми — каких-нибудь тридцать верст! В коляске ты один с самим собой можешь, уютно покачиваясь, предаваться своим мыслям и мечтам.
Но ведь новый костюм в шкафу, а шкаф в спальне...
Правда, Мари могла бы на время выйти...
Но мет... сегодня не надо больше... не надо больше встреч...
Вильгельмине было велено принести костюм в кабинет, где господин фон Кремер и переоделся, хотя туалетная комната была уже готова и даже пол там просох.
Когда мяэкюльский помещик, в дорожном пальто и черной фетровой шляпе, садился в экипаж и Вильгельмина с торжественностью, в которой выражалось ее уважение к собственной персоне, застегивала кожаную полсть, он заметил, что у окна залы кто-то стоит, прижавшись носом к стеклу. Кремер успел только мельком взглянуть на окно, но ему показалось, будто женщина что-то жует, оттопырив губы и причмокивая.
Значит, она сама нашла коробочку? Это обрадовало Ульриха. В этом было нечто еще более сближавшее их... В этом была доверчивая интимность...
И он вдруг поверил, что действительно сам дал Мари первую конфетку: поднес ей ко рту леденец, точно сахар комнатной собачке, а она засмеялась и — хвать! Пока экипаж, миновав окна, заворачивал за угол дома, седок весело смотрел в спину своему кучеру, словно на потрепанном сборчатом кафтане была изображена какая-то комическая сценка. Кремер не заметил, как грязные ребятишки пастуха Тоомаса, которые давно уже караулили выезд барина, открыли перед ним ворота; он не видел, как около кузницы с ним поздоровались мужики, подковывавшие лошадей... Только проохав уже с версту от перекрестка в направлении Сяргвере, он обнаружил свою ошибку.
— Стой, Пээтер, я ведь еду в город!
Пээтер не сразу остановил гнедых, трусивших рысцой* Только через несколько минут он натянул вожжи и крикнул: «Тпру-рру!» И еще прошло немного времени, пока он повернул голову на тонкой шее и барину стало видно в профиль его худое безбородое лицо.
— А-а... в город, стало быть?
— Да, в город. Я поеду в город лошадьми.
— А-а, стало быть, лошадьми?
— Да, лошадьми. Я сегодня поеду в город лошадьми, а не чугункой,
— А-а, не чугункой? — Пээтер широко раскрыл рот, так что нижняя челюсть отвисла еще больше, чем всегда, и снова медленно повернулся к лошадям. Его маленькая голова совсем потонула в надвинутой по самый затылок кучерской шляпе. Пээтер долгим взглядом посмотрел на острые хребты двух меринов (это были не выездные лошади, а рабочие, только чуть получше остальных) и отозвался сравнительно скоро:
— А у меня овса нету.
— Овса купишь в городе или по дороге, я дам тебе денег.
Пээтер собрался было повернуть лошадей, но еще помедлил.
— А у меня ни хлеба нету, ни денег.
— Я и тебе дам немного денег.
— А-а, мне тоже, стало быть?
— Ну да. Ты же не останешься ночевать в городе — отдохнешь и поедешь обратно.
Наконец-то они столковались — теперь можно было сворачивать на другую дорогу и ехать в город.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Господин фон Кремер приятно провел в Таллине воскресный день — гулял по парку Кадриорг, слушал на пляже музыку, ужинал в «Отель дю Нор», все в одиночестве, так как братец Генрих уехал в Сяргвере, а приглашать посторонних Ульриху не хотелось. Обе ночи он проспал истинно по-царски в тихой квартирке на улице Лай, снимаемой сообща с еяргверскими родственниками на случай приездов в город. Только вот составить определенный план, как он надеялся по дороге сюда, ему не удалось. Нужное решение никак не приходило: стоило Кремеру чуть сосредоточиться и начать обдумывать тот или иной вариант, как мысли снова разлетались, точно пойманные мухи с приоткрытой ладони.
Но он решил продолжать свои попытки и в Мяэкюле, поэтому в понедельник возвратился туда и каждый вечер по-прежнему сидел у открытого окна. Соловей уже не пел в березняке за огородами, ему на смену прилетела кукушка; эта невеличка стала надсмотрщицей Кремера — ее энергичные монологи все время подхлестывали его мысль.
В сущности, Кремер знал, что ему делать, и был уверен, что сделает это. Пути назад уже нет — это сознание перешло у него в глубокое убеждение.
...Разумеется, ее нужно будет как-то компенсировать. Но они здесь, на лоне природы, не слишком требовательны, тем более те, что живут в бобыльских хибарках, да еще па краю болота,— те, что берут у соседей взаймы башмаки или платок, чтобы сходить и церковь. Этот пункт не беспокоил господина фок Промера. Нет, что-то другое омрачало перспективу, заволакивало туманом его цель, и из этой сумеречной дымки по временам как бы возникал предостерегающий перст.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58