Он стал читать Библию, обеденным с голом заставлял детей набожно складывать руки, после церкви заглядывал еще и в молитвенный дом; ему захотелось также пойти вместе с женой к причастию, хотя оба они причащались после свадьбы, а с того времени не прошло еще и трех месяцев. Раньше Тыну был совсем равнодушен к религии: теперь же рвение его дошло до того, что он и молодухе заявил: пусть она со своей стороны тоже помогает установить в доме «христианский порядок», пусть требует, чтобы дети учили катехизис и по вечерам читали «Отче наш». Слушая эти наставления, можно было подумать, что сам Тыну всегда чтил такой порядок и неизменно его придерживался.
Так Приллуп постучался в дверь к господу богу косвенным образом; отсюда недалеко было и до прямой просьбы о помощи в известном важном деле. Тыну попытался пройти вне очереди. Но его снова заставили ждать. И следствием явилось то, что он опять начал склоняться в сторону темных сил.
Однажды в воскресенье, когда в церкви кончилась служба, Приллуп, направляясь к церковным воротам, случайно столкнулся с ворожеей из Сутсу поспешил отправить Мири пику за булками, а сам, многозначительно руку, увлек ее из толпы и сторону. Не знает ли» мол, пил такого средства, чтобы заставить непослушную образумиться и повиноваться мужу дело псе равно каком.
Трийну была бодрая старуха, почтенного вида, прилично одетая; ее матерински кроткие глаза смотрели на не ох ближних одинаково спокойно и дружелюбно. Л между ними сидел огромный нос, неудержимо рвущийся в мир; он был велик по размерам, но ничуть не величествен, его широкий, мясистый кончик и сегодня уютно. Чернота еще больше сгустилась, когда Трийну, слушай нопросы Приллупа, обратилась к своей коричневой лакированной табакерке. Темно-красный яйцевидный чепец был у знахарки чуть сдвинут к затылку, но и это не выглядело высокомерно: над всем господствовали почтенные седины, выглядывавшие из-под кружева чепца, и мягкое выражение лица старушки.
Сродство она, конечно, знает. И такое, что поможет наверняка всякую хворь — свое зелье. А против иной хвори — даже несколько.
И бабуся, с минуту поглядев вверх, на петуха, венчавшего церковную башню, повела разумную и дельную речь, но выказывая при этом никакого нескромного любопытства по поводу личных дел Тыну Приллупа. Пусть мяэ-кюльский приятель, поучала она, в ночь под варфоломеев день тайком отстрижет у своей молодухи прядь волос; пусть так же украдкой постарается добыть у нее серу из правого уха и грязь из-под ногтя большого пальца левой ноги — это можно проделать и в любую ночь. Со своей добычей пусть придет в Сутсу, там к ней добавят еще кое-что и нашепчут некие тайные слова. Снадобье это он должен будет потом носить на груди, под рубашкой, и оно постепенно начнет действовать.
Но варфоломеев день показался Приллупу слишком дальним сроком: дело у него было спешное.
Ну, тогда можно выстричь волосы в ночь со среды на четверг, когда луна будет на ущербе. Под Варфоломея, конечно, не в пример лучше, но авось удастся прибавить зелью крепости другим способом.
Распрощались они торопливо, потому что к знахарке приближалась, пробираясь между помещичьими могилами, какая-то девушка с заплаканными глазами. Несомненно, в этом укромном уголке за часовней, у самой стены церковного сада, где они сейчас стояли, знаменитейшая в приходе знахарка уже не раз принимала посетителей...
Тыну без труда удалось срезать с головы у крепко спавшей молодухи прядь волос, грязь из-под ногтя он тоже благополучно извлек, но вот с серой из уха дело обстояло сложнее. Долгое время вообще нечего было взять — Мари мыла уши так же тщательно, как и лицо; потом однажды кое-что нашлось, но не в правом ухе, а в левом, а когда наконец появилось и в правом, то и в это благоприятное время молодуха либо просыпалась от щекотки раньше, чем на соломинку что-нибудь успевало попасть, либо спала как раз на правой щеке. Немало предрассветных часов потратил Приллуп, подстерегая и выуживая добычу, но все напрасно. Так и пришлось ему отправиться в Сутсу без серы: последнее ковыряние кончилось тем, что Мари, спросонок откинув руку назад, хлестнула мужа и сердито пробормотала: «Оставь ты наконец мои уши в покое!»
Поскольку сера доставлена не была, а прядь волос была отрезана не под Варфоломея, знахарка, конечно, не могла поручиться, что зелье будет действовать в полную силу, хотя и постаралась возместить недостающее кое-чем другим. Но старушка все же надеялась на самые лучшие результаты. Она искрошила волосы мелко-мелко, чуть не в порошок, смешала их с грязью из-под ногтя и еще какими-то таинственными веществами, затем скатала из этого теста шарик неопределенного цвета и запаха. Из длинной цепи заклинаний, которые она при этом шептала, у Прил-лупа ненадолго осталось в памяти только последнее звено: «Сикка-пикка-ликка-какк-перевоида-даа!»
С этим вонючим шариком на груди ушел из Сутсу человек, который до сих пор относился к ворожбе с полным равнодушием — равнодушием, доходящим до неверия...
Теперь Тыну опять мог спать по ночам: после успешно законченных заготовок подушка казалась мягче, новые надежды помогали ему мирно смежать веки. Но проходил и сроки, самые долгие сроки, а ничего не менялось, упрямица и не думала сдаваться; сколько Тыну ни долбил, а коры так и не пробивал. И вот по ночам постель под ним опить колыхалась, словно лодка, и вот он будто опять окапывался на краю могилы. Ведь ему надо было спешить. Разве тот позволит над собой издеваться! Добиваться-то мается, хотеть-то хочет, да только всякому хотенью приходит конец. И Приллуп не на шутку испугался, когда и орешнике за амбаром внезапно столкнулся с барином и тот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58