повесть
У каждого человека, имевшего великое счастье когда-то родиться на нашей зеленой — такой маленькой и такой необъятной — земле, непременно есть свой любимый, ласковый и щемяще-неповторимый край, который в большом и широком понятии Родины обычно занимает небольшое, привычное место. Такой край — всегда твой целый мир. И как бурно вырастает он в твоей душе, как ширится и заполняет тебя всего благородной гордостью, светлой радостью, уже даже одним только напоминанием о себе, случайным упоминанием про знакомые тебе с детства места.
Есть такой край и у меня.
Там намного позднее, чем в более теплых районах Белоруссии, зацветает огуречник, а из шершавых пупырышей не так скоро вырастают полосатенькие, как дикие зеленые кабанчики, огурцы.
Там намного дольше созревают привязанные к колышкам, тяжело обвисшие на рогульках зеленоватые помидоры, а круглобокие тыквы, перевернутые белыми, незагорев-шими боками к поспокойневшему, похолодавшему уже осеннему солнцу, лежат в огородах чуть ли не до самых заморозков.
Там недели на две позже начинается весенний сев, позднее выезжают на жатву в поле комбайны — земля и солнце не успевают так быстро и полно взрастить и выследить колос, как в южных районах республики. Ибо то летнее время, когда растение наиболее активно трудится, радуя себя животворными соками,— там, в моем краю, хоть и не намного, но все же короче.
Там сгибают до земли перья отавы крупные и чистые августовские росы, которые выпадают утром и не скатываются на землю чуть ли не весь день: согретые белыми туманами, в них очень уж хорошо доспевают заботливо
разостланные льны — гордость и слава моих земляков.
Зато намного раньше выбеливают знакомые мне зеленые поля и луга ранние зазимки — седые до неожиданности. Зима, как сообщают метеорологи, всегда приходит в мою область раньше, чем в другие, она богаче снегом и более сердитая своими морозами.
А когда вдруг по-осеннему желто и торжественно засветятся рощи и дубравы, то под каждой березкой обязательно прорежется подберезовик, под каждой осиной — подосиновик, а боровики, это осмелевшие лесенята, выходят тогда из-под мрачных елей, которые, как наседки крылья, распустили у самой земли ветви,— выходят на солнечные поляны, а то даже и на самое поле.
Что-то от настоящего Севера имеет, кажется, мой край.
И не удивительно — он же на самых северных склонах Белоруссии. Потому тут и осеннее небо кажется порой слишком низким, и метели — круче, и даже ветер немного белее — и не от холода, а просто от одной, видимо, мысли о Севере.
Этот край, этот мой Север — холмистая, озерная, льняная Витебщина, а в ней еще более близкая, еще более своя — Оршанщина.
Вот почему, когда появилось желание основательно понаблюдать за каким-нибудь колхозом во все четыре времени года, мне не надо было выбирать, куда ехать,— конечно же только Витебщина, понятно — только Оршанщина.
Не понадобилось также искать и подбирать колхоз: еще задолго до командировок я уже совершенно точно знал, что поеду в «Большевик». Обыкновенный, еще не заласканный славой колхоз, который тихо, но настойчиво трудится под самой Оршей.
Сначала про «Большевик» я услыхал в своих Зубревичах.
Тогда была самая жатва, и запыленные, со свежей соломой на хедерах комбайны торопливо и, на взгляд постороннего человека, суетливо ездили туда-сюда по улице. Помню, кто-то сказал:
— Вон Шведов тремя комбайнами все до зернышка убрал, а мы и такой силой никак не можем управиться.
И потом, в некоторых других, близких к колхозу деревнях, где приходилось мне быть, я только и слышал: «А Шведов...», «А у, Шведова...», «А, Шведову...» Даже районная газета удивлялась, что «Большевик» тремя комбайнами убирает за день больше, чем знаменитый и экономически сильный колхоз имени Кирова — всеми одиннадцатью.
Я начал следить по сводкам в районной газете, как «Большевик» сеет, косит, жнет, молотит... Сводки только радовали. Ей-богу, когда читал их, казалось, что в колхозе царит какой-то неожиданный, но очень радостный праздник каждого дня — праздник труда. Скажем, если другие хозяйства убрали картошку на каких-то тридцать процентов, то «Большевик» — уже на все сто; соседние колхозы только еще начинали возить тресту на льнозаводы, а «Большевик» успел уже всю сдать; на других фермах молока убавлялось, а в «Большевике» — хорошие плюсы по сравнению с этим же временем прошлого года.
Все «Большевику» удавалось, все «Большевик» успевал делать.
Потому я и поехал именно туда. Тем более что Геннадия Михайловича Шведова, молодого председателя колхоза, я хорошо знал.
До этого он работал зоотехником в нашем колхозе «Волна революции». Еще раньше мы с Геннадием учились вместе в школе, а после уроков носили из Дубровок, из сельсовета, почту, он в свое Понизовье, я — в свои Зубревичи.
Потому, видимо, председатель «Большевика» не обидится на меня, если буду называть его не Геннадием Михайловичем, как обращаются теперь к Шведову и в колхозе и в районе, а так, как говорил ему в то время, когда, нагруженные письмами и газетами, мы столько лет топали вместе одну дорогу из сельсовета...
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В Витебскую область зима придет значительно раньше.
Из метеопрогнозов
Послушай, Геннадий, мне кажется, что обычно это бывает так.
Сначала ветер — такой упругий, что его даже можно, чувствуешь, взять в горсть, и такой неожиданно сухой и непривычный после долгих, нудных осенних дождей — отрясет последние листья с мокрых деревьев, которые и так стоят уже голыми будто привидения, повыдует холодную воду из луж, подсушит разбитую, разъезженную дорогу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51