и ты, и я, и шофер Василь Новиков, который будет отвозить зерно от комбайна, и даже твоя дочурка Лариса, которая упросилась посмотреть на зажинки и теперь, босая, поджимая ноги, несмело ступает по стерне рядом с сыном Медвецкого.
Наконец-то хлынула, полилась в кузов машины и густо зашумела тугая и теплая река первого зерна этого года! Было видно, как все, даже дети, радуются ему. Ты, просветленный, став на колесо машины, жадно подставлял под широкую струю ладони, набирал полные пригоршни, подносил их поближе и с неподдельным наслаждением, будто впервые видел, разглядывал зерна, вдыхал их свежий запах. Нет, видимо, никто не сможет обмануть человека, который хоть
раз видел, как льется с бункера эта шуршащая река, обмануть и выдать прошлогоднее зерно, скажем, за новое. Как оно, новое, пахнет! И свежо, и волнующе, как и первая краюшка хлеба, испеченного из нового урожая. Оно пахнет не убранным еще полем, тем неожиданным запахом, когда растение еще не солома, но уже и не стебель.
Вот оно, новое поколение жита. Его предшественников, которые дали жизнь вот этой спелой ниве, этому крупному зерну, видел я еще прошлой осенью в амбаре. Может, даже тут, на этом поле, дали потомство те зерна, которые тогда остужали мою руку, глубоко засунутую в гору чистых семян, и, будто живые, тыкались клювиками в пальцы и ладони.
Потом видел эти зерна весною — в сеялках.
Затем видел, как они колосились.
Потом — как созревали...
Где же вы тут, мои старые знакомые?
Молчит поле. Только тихо шумит. Да, тут выспело уже новое, другое поколение зерен, которое ни меня, чужого человека, ни даже тебя, председателя, совсем не знает...
Молодой хлеб... Кстати, а какой все же возраст хлеба? Может, ему уже тысячи лет и ведет он счет своим векам от того, от первого зерна, которому вдруг удивился человек? А может, наоборот — хлебу всего только один год: вот этот, нынешний. Может, даже одна минута — как раз та, когда неожиданно взрывается зерно и совершается великое чудо — рождается жизнь.
Нет, видимо, хлебу все же тысячи лет и одна минута... С первою машиной, которая очень осторожно, бережно, объезжая даже и небольшие ямки, повезла в Андреевщину молодое зерно, вся торжественность сама по себе перенеслась туда. На мехтоку собрались чуть ли не все специалисты. Тут и Комар, и механик Куртасов, и агроном Васьковский, и бригадир Бухавец, и Алексей Кухаренка, что заботливо осматривал свою сушилку, на которой, как он' говорил сам, в прошлом году пересушил все зерно и без которой уже, наверно, и нынче заскучал. Все ходила — не могла устоять на месте! — и кладовщица Надя Купава.
Ради такого торжественного момента не пошел домой, на свой кирпичный завод, и Бронислав Сейстуль. Он теперь за током старательно ссыпал с машины Новикова зерно в яму, из которой уже транспортер подаст его на мехток, в сортировку. Я только поздоровался и, увидев, что человек занят, понял, что и сегодня мне не удастся поговорить с этим рослым
спокойным латышом, который после стольких лет работы на кирпичном заводе так полюбил крестьянский труд.
Леня Васьковский подбирал сита. Возле него тоже торжественно ходили другие. Подсказывали. Советовали. Помогали — то сито подержат, то зерна насыплют, чтоб посмотреть, будет ли просыпаться.
— Ты понимаешь,— беря новое сито, вслух рассуждал Васьковский,— на земле ведь каждый месяц где-то жнут: мы сеем, а где-то жнут, мы зимою на печи сидим, а где-то жнут. И оно, видимо, всюду жатва — праздник...
Это сито как раз подошло. Когда Васьковский вставил его в сортировку, ты заспешил в контору.
Все, конечно, поняли, что тебя беспокоит, что волнует. В прошлом году «Большевик» взял первую квитанцию — колхоз первым в районе привез на элеватор новое зерно. Конечно, хотелось, чтоб и в этом году получилось так же, как в прошлом.
И правда, как только мы вошли в контору, ты сразу же подошел к телефону и позвонил:
— Степан Васильевич? Шведов говорит. Степан Васильевич, сдавал ли уже кто новый хлеб? Пока что никто? Ну хорошо. Это я собираюсь первую машину прислать. Да, начали уже жатву. Вот сейчас через сортировку пропустим и привезу.
А положив трубку, объяснил:
— Смолякову звонил, главному инспектору по заготовкам. Хороший дядька. Все вспоминает, как он у моего отца учился когда-то в школе. Ты его не знаешь? Он же в Зубре-вичах школу кончал. Правда, давно уже — до войны.
На мехтоку, куда мы вернулись, сортировка еще не работала: наверно, не так расставили сита — в отходы почему-то шло самое крупное, самое лучшее зерно. Пока все вместе переставляли сита, пока искали причину, на мехток пришла девушка из бухгалтерии.
— Михайлович, вас Смоляков по телефону разыскивал. Сказал, будто бы во дворе элеватора из колхоза имени Кирова машина стоит уже. Заготовку, сказал, только что кировцы привезли.
Этот слух скоро подтвердился: Салтанович действительно на какое-то время опередил «Большевик» и забрал первую квитанцию.
И когда сортировка была отрегулирована, когда она равномерно затарахтела на весь мехток и все уже забыли о первой квитанции, ты вспомнил:
— Смотри ты, Салтанович уже на элеваторе. Может, и он, как Литасов, жать начал. Нажал, может, на какую машину и привез...
И было как-то интересно, что ты по-детски жалел: первая квитанция попала не в «Большевик».
День, который наконец порадовал началом жатвы, заканчивался тихо, тепло и солнечно. Секретарь обкома партии, которого ты ждал и который должен был приехать в «Большевик», чтоб посмотреть, как колхоз справился с нелегкой и новой работой — закладкой сенажа,— видимо, где-то задержался, не приехал.
А показать тебе как раз было что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51