Просто у меня самого -- ментальное затмение. Я об этом думаю -- обо
всех "за", планирую визиты и даже ищу номер телефона, -- а потом наступает
затмение, будто дверь захлопнули.
-- Здесь что-то не так.
-- Вот-вот, все так считают. Мне кажется, я не смогу держаться вечно.
-- Но почему? -- спрашивает Сильвия.
-- Не знаю я, почему... просто... Не знаю... Они не родные...
Удивительное слово, думаю я про себя. Раньше я его никогда не
употреблял. Не родня... Звучит как-то по-крестьянски... Но крестьяне -- не
такие, как они... Добрые(6)... У них не может быть к нему никакой настоящей
доброты -- они не родня ему... Вот какое чувство, точно, да.
Старое слово -- такое древнее, что почти ушло на дно. Как все
переменилось в веках! Теперь любой может быть "добрым". И предполагается,
что каждый так и поступает. Вот только тогда, давно, в "доброте" ты уже
рождался -- и не мог без нее жить. А теперь это отчасти всего лишь прикид
-- как учителя в первый день учебного года. Но что действительно знают о
доброте те, кто не родня?
Мысли возвращаются вновь и вновь... mein Kind -- дитя моT. Вот оно --
на другом языке. Mеin Кinder... "Wer reitet so spt durch Nacht und Wind? Es
ist der Vater mit seinem Kind."(7)
От этого -- странное чувство.
-- О чем ты думаешь? -- спрашивает Сильвия.
-- Об одном старом стихотворении. Гте. Ему уже лет двести, наверное.
Мне его как-то давно пришлось выучить. Не знаю, чего ради я его сейчас
вспомнил, если не считать...
Странное чувство возвращается.
-- О чем оно? -- спрашивает Сильвия.
Я пытаюсь припомнить:
-- Человек едет в бурю по берегу. Это отец; с ним -- его сын, которого
он крепко прижимает к себе. Он спрашивает сына, почему тот так побледнел, а
сын отвечает: "Папа, разве ты не видишь призрака?" Отец пытается успокоить
мальчика: мол, это всего лишь туман над водой, да шелест листьев на ветру,
но сын продолжает повторять, что это призрак, и отец скачет сквозь ночь все
быстрее и быстрее.
-- А чем заканчивается?
-- Плохо... ребенок умирает. Призрак победил.
Ветер раздувает угли в костре, и я вижу, что Сильвия потрясенно
смотрит на меня.
-- Но то -- другая страна и другое время, -- говорю я. -- Здесь же в
конце -- только жизнь, и призраки не имеют значения. Я в это верю. В это
все я тоже верю, -- продолжаю я, глядя в темную прерию, -- хотя пока не
уверен, что все это значит... Я в последнее время почти ни в чем не уверен.
Может, поэтому так много болтаю.
Угли медленно умирают. Мы курим по последней сигарете. Крис -- где-то
в темноте, но я не собираюсь бегать за ним по кустам. Джон старательно
молчит, и Сильвия молчит, и внезапно мы все -- порознь, одиноки в своих
личных вселенных, и никакой связи между нами нет. Мы заливаем огонь и
возвращаемся к спальным мешкам среди сосен.
Я обнаруживаю, что наше единственное крохотное убежище в соснах, куда
я положил спальники, -- еще и приют от ветра для миллионов комаров, живущих
на пруду. Репеллент не останавливает их вообще. Забираюсь поглубже в мешок
и оставляю только дырочку, чтобы дышать. Я уже почти сплю, когда, наконец,
появляется Крис.
-- Там большая куча песка, -- говорит он, хрустя иголками под ногами.
-- Да, -- отвечаю я. -- Ложись спать.
-- Ты должен ее посмотреть. Завтра сходишь и посмотришь, ладно?
-- У нас не будет времени.
-- А утром мне можно там поиграть?
-- Да.
прекращаются. Затем он начинает ворочаться. Потом все затихает, и он
начинает ворочаться опять. Зовет меня:
-- Пап?
-- Что?
-- Как было, когда ты был маленьким?
-- Да спи же, Крис! -- Тому, что я в силах выслушать, есть предел.
Чуть позже слышу резкое хлюпанье: он плачет, и я не сплю, хоть и
вымотан до предела. Несколько слов утешили бы его. Он старался быть
дружелюбным. Но слова почему-то не приходят. Слова утешения больше подходят
для незнакомых людей, для больниц -- не для родни. Маленькие эмоциональные
пластыри, вроде этого, -- не для него, не они нужны... Я не знаю, что ему
нужно.
Из-за сосен медленно поднимается полная луна, и по ее медленной,
терпеливой дуге через все небо я за часом час отмеряю свой полусон. Слишком
устал. И луна, и странные сны, и комариный зуд, и разрозненные фрагменты
воспоминаний беспорядочно мешаются в нереальном утраченном пейзаже, где
сияет луна и в то же время лежит туман, и я скачу на лошади, а Крис со
мной, и лошадь перескакивает через ручей, бегущий где-то по песку к океану.
А потом все ломается... И возникает вновь.
И в тумане появляется подобие фигуры. Она исчезает, если я смотрю
прямо на нее, но потом я ее снова вижу -- краем глаза. Я хочу что-то
сказать, позвать ее, узнать ее; но останавливаюсь, зная, что признать ее
хоть жестом -- значит, придать ей реальность, которой у нее быть не должно.
Но фигуру эту я узна, хоть и не позволяю себе. Это Федр.
Злой дух. Безумно. Из мира без жизни и без смерти.
Фигура тает, и я еле сдерживаю поднимающуюся панику... крепко... не
спеша... пусть просто утонет... ни веря в это, ни не веря... но волосы
медленно шевелятся у меня на затылке... он зовет Криса, что ли?.. Да?..
6
На моих часах девять. И спать уже слишком жарко. Снаружи солнце уже
высоко. Воздух вокруг чист и сух.
Я поднимаюсь с помятым лицом и ломотой во всем теле от лежания на
земле.
Во рту пересохло, губы потрескались, а руки все в комариных укусах.
Болит какой-то вчерашний солнечный ожог.
За соснами -- выжженная трава, глыбы земли и песок; вс такое яркое,
что трудно смотреть. От жары, тишины, голых холмов и пустого неба возникает
чувство огромного, насыщенного пространства.
Ни капли влаги в небе.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22